Бангкок - темная зона - Джон Бердетт

— Господин спрашивал о Дамронг, — объяснила моя хозяйка.

— Как же, конечно, — кивнула карлица, нисколько не удивившись, что появляется человек из ниоткуда и начинает собирать деревенские слухи. — Очень, очень печально.

— Я ему сказала, что она из буйной семьи.

— Буйной? — Карлица тоже употребила иссаанское слово. — Это ты в точку попала. — Она подняла на меня глаза, безошибочно угадав во мне представителя власти. — Говорят, ее брат Гамон безутешен.

— О да, — расстроилась моя хозяйка из-за того, что упустила такую драматическую деталь. — Они были очень близки. Но он монах и, конечно, знает, как с этим справиться.

— Еще повезет, если он не наложит на себя руки, — возразила карлица. — Монах или не монах, а она была его единственной поддержкой.

Когда внизу раздался голос еще одной любопытной соседки, пожелавшей посмотреть на таинственного гостя, я понял, что пора уходить. Достал из кармана удостоверение и потряс перед ними. Никто особо не удивился, а карлица вызвалась проводить меня к дому матери Дамронг — обыкновенной лачуге, единственной в деревне не имеющей садика с цветами. В углу перед фасадом возвышалась куча мусора. В отличие от других домов в деревне этот стоял на деревянных сваях без бетонных пасынков. Они уже изрядно подгнили, как и ведущая к двери лестница.

Мне пришлось постучать несколько раз. Когда дверь отворили, я увидел почти пустое пространство, заставленное пластмассовыми ведерками, чтобы собирать воду с протекающей крыши. В дальнем углу перед матрасом моргал черно-белый телевизор.

Женщина уже была пьяна. Свою худобу, какая отмечает последнюю стадию алкоголизма, она скрывала под черной майкой и поношенным саронгом. Все, что бывает с ногами пьяниц, у нее уже случилось. Женщина двигалась скованно, рывками, словно у нее между мозгом и нижними конечностями оборвалась нервная связь. Я никогда не видел, чтобы лицо так почернело от страха и ненависти. Лет двадцать назад она была еще в форме, но теперь осталось только трясущееся тело и поврежденный, как процессор компьютера, мозг. В нем уже давно не было никакого высшего сознания. Я понял, что допрашивать ее нет смысла, и мне пришлось менять план на ходу. Я показал ей удостоверение.

— Ваш сын Гамон передает вам привет.

Женщина уставилась на меня, явно не понимая смысл слова «сын».

С порога я поискал глазами, что могло бы напомнить ей о нем. И заметил только пришпиленный к стене рекламный плакат мотоцикла «Харлей Дэвидсон». Если не ошибаюсь, это был «Фэт бой». В глазах женщины мелькнула искорка света. Она сделала жест, словно отмахиваясь:

— Свалил.

— Он стал монахом.

Она сверкнула на меня глазами.

— Свалил.

— А ваша дочь Дамронг?

Мне показалось, это имя ничего не значит для нее. Может, она помнила дочь по домашнему прозвищу, но я не знал, как Дамронг называли в семье. Я вынул из кармана снимок, сделанный фотостопом с кадра видеозаписи: красивое лицо, заснятое за пять минут до смерти. Изображение произвело на старуху странный эффект — воспоминаний не пробудило, а скорее заставило заглянуть в параллельный мир. Она показала пальцем на хлипкое сооружение в углу помещения — что-то вроде отдельной комнатушки, отгороженной фанерой и закрытой на примитивный висячий замок.

— Борисот, — сказала она. — Девственница.

Я знал местную традицию: для девушек, достигших половой зрелости, сооружали отдельную комнату, чтобы обеспечить неприкосновенность, пока не будет найден муж. Этот обычай обыгрывают в каждой второй «мыльной опере», которую показывают по телевизору. Что-то произошло с психикой старухи, и она решила блюсти невинность отсутствующей дочери, которую сама толкнула заниматься проституцией и о которой много лет ничего не знала. Пришлось дать ей двести бат — только тогда она достала ключ и отперла замок.

Внутри каморки размером два на четыре были устроены стойки, на которых держались фанерные стены. Больше там ничего не было, кроме двух фотографий Дамронг. Одна, старая и пожелтевшая, была прикноплена к стене. Такие снимки девушек могут делать только сельские фотографы: с мягкими чертами лица, сияющими глазами, в стоящем колом белом платье со множеством кружев. Дамронг фотографировали лет в тринадцать, не больше, и велели смотреть вверх, в небеса, туда, где телевизионный рай с красавцем мужем и кондиционером. Несмотря на старания фотографа, на карточке просвечивала природная красота девушки, в силе которой нельзя было усомниться. Другой снимок запечатлел момент, когда ребенок бежал под огромным слоном. Старуха заметила, что я разглядываю его, и что-то забормотала на родном кхмерском. Я ощутил в тот момент безысходность. Наверное, это было тем самым чувством, с которым решила бороться Дамронг, когда была еще совсем маленькой.

— Одну минуту, мать. — Я приложил палец к ее губам.

К моему удивлению, она, как послушный ребенок, на мгновение перестала стрекотать. Я осторожно повернул ее к себе спиной и задрал майку. Старуха вскрикнула, словно на медицинском осмотре. Татуировка тигра начиналась где-то в области поясницы и поднималась вверх так, что зверь заглядывал ей через левое плечо. Интересно. Еще одна татуировка представляла собой детальный гороскоп. Обе выцвели и сморщились — не иначе были наколоты еще в подростковом возрасте. Я некоторое время изучал гороскоп, который, как и следовало ожидать, был написан на древнем языке кхом.

Больше мне там нечего было ловить, и я, попрощавшись, спустился по лестнице на землю. Уже внизу, глядя на развалюху на гнилых опорах, где жило черное безумие старухи, которая в это мгновение с треском захлопнула дверь, я испытал всепоглощающий гнев. На какие психологические кручи пришлось взобраться Дамронг, чтобы просто жить, вставать по утрам и верить в себя настолько, чтобы работать? Какая ее поддерживала нечеловеческая сила, что ей все удавалось с таким блеском и такой лихостью? Бейкер, Смит и Танакан, упиваясь ее очарованием, об этом, разумеется, не подозревали. Я кое-что понимал, но, наслаждаясь ею, тщательно скрывал свои знания от самого себя. И в этом очень походил на них — моих копий, моих братьев.

Деревня занимала на удивление большую площадь, потому что каждая семья владела небольшим участком, отделяющим ее от соседей. Некоторые дома были настолько богаты, что могли похвастать приютившимися под навесами грузовыми пикапами. Большинство из них еще не потеряли способность двигаться.

Все уже прослышали, что приехал чужак, полицейский, и на улицу высыпали оборванные ребятишки, чтобы откровенно на меня поглазеть. Однако никто не хотел разговаривать со мной на глазах у других. И я решил попытать счастья в соседнем с домом матери Дамронг дворе. Женщина в саронге сидела на корточках под длинным навесом и мяла в ступке пестиком зелень для салата из сомтана. Она покосилась на меня и, заметив, что я не отхожу от ворот, спросила:

— Вы уже поели?

— Нет еще.

— Поешьте с нами.

Я толкнул раздвижную железную створку. В то же мгновение откуда ни возьмись появились трое детей — младшему, по виду, не больше трех лет. Из дома на трясущихся ногах вышел согбенный старик лет восьмидесяти с бутылкой самогона. В спину ему что-то ворчала старуха. Медленной походкой к остальным подошла молодая женщина. Картина показалась мне почти точным повторением семьи Нок. Первая женщина, которой было лет пятьдесят, посмотрела на меня и, видя, что я не свожу профессионального взгляда с молодой, объяснила: