1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

С выдвижением войск из Германии в Польшу, качество дорог ухудшилось, когда же армия перешла Неман, под ногами – в зависимости от погоды – скрипел песок или хлюпала грязь. Прокладывание себе пути в таких условиях требовало иногда вдвое больше усилий, чем марш по дороге с твердым покрытием. Местность между Неманом и собственно границей России отличалась фрагментарно изрядной лесистостью и заболоченностью. Земля там изрезана множеством маленьких речушек, зачастую протекающих по дну глубоких оврагов. Существовавшие мосты нередко представляли собой лишь несколько положенных рядом бревен, а потому, когда под рукой не оказывалось саперов, пехота, кавалерия, артиллерия и снабженческие фуры скатывались в овраги, а потом с трудом поднимались на противоположную сторону.

Если путь лежал через лес, тропы там становились порой такими узкими, что пехоте приходилось рассредотачиваться, в то время как передки и орудия там и вовсе не пролезали. Кавалеристы только успевали увертываться от веток, представлявших особую угрозу для тех, кто, как бойцы итальянской Guardia d’onore (Почетной гвардии), носили высокие каски римского фасона, словно бы специально созданные цепляться решительно за все. «Многие седоки, засыпавшие в седлах от усталости, ударялись головами о ветви, – констатировал Альбрехт Адам, художник, следовавший в походе вместе со штабом принца Евгения. – Каски либо сваливались, либо перекашивались и сидели набекрень, удерживаемые подбородочными ремнями, а несколько солдат даже упали на землю»{272}.

Сами объемы движения по дорогам и тропам страны делали пыль или грязь неотвязными спутниками армии. Условия и количество людей вызывали образование пробок, отставание, споры по поводу первоочередности, а порой и драки. Орудийный расчет, остановившийся починить упряжь или позаботиться о захромавшей лошади, терял свое место, а потом ему приходилось буквально-таки сражаться с пехотными частями, не желавшими впустить артиллеристов в поток движения, в результате орудие с прислугой отбивалось от батареи и не могло соединиться с ней сутки или больше. А при многонациональном составе армии споры из-за очереди могли обернуться совсем уж скверными последствиями.

Опытные и закаленные солдаты привыкли к тяготам, они знали, что шагать пешком сотни миль с тяжелыми ранцами, патронными сумками, саблями и ружьями совсем не то, что отправиться на загородную прогулку. Но никто из них не припоминал таких трудных и мучительных переходов, как в той кампании. К середине июля большинство пеших бойцов шли уже босиком, поскольку их башмаки совершенно развалились, и даже знаменитые веселым нравом французские пехотинцы переставали распевать песни на марше.

Во Франции, Германии, Италии и даже в Испании солдаты в ходе маршей обычно находили квартиры для постоя в городах и селениях и ночевали под открытым небом только накануне сражения. Тут же вопрос о размещении кого-то в жалких деревнях восточных районов Польши и западных губерний России даже не стоял. Солдаты не спали под крышей все пять недель с момента перехода через Неман, поскольку у них обычно не бывало времени соорудить какие-нибудь шалаши из веток и тому подобного подручного материала. Предусмотрительные офицеры обзавелись холщовыми спальными мешками для себя, но их воины имели лишь шинели, под каковыми и устраивались на ночь. Особенно тяжело свыкались с суровым военным бытом молодые новобранцы, впервые очутившиеся так далеко от дома.

Теплыми летними вечерами бивачная жизнь еще могла показаться чем-то приятным, когда кто-то из полковых музыкантов или любителей побренчать наигрывал мелодию, а другие курили трубки и слушали, сгрудившись у костров.

Подобные сцены, безусловно, захватили воображение девятнадцатилетнего барона Икскюля, офицера русской императорской гвардии. «Ну и зрелище сегодня! – записал он в дневнике 30 июля. – Представьте себе густой лес, укрывший две кавалерийские дивизии своими величественными раскидистыми кронами! Лагерные костры, то мерцающие ярко, то затухающие, проглядывают через листву, их тепло возбуждает. Удивленному взору открывается картина: всюду люди, стоящие, сидящие и лежащие вокруг них. Отрывистые звуки, издаваемые лошадьми, и удары топоров, врезающихся в древа, чтобы дать пищу огню. И все это вместе с чернейшей ночью, которую мне только доводилось видывать, создавало и в самом деле столь же неизведанное, сколь и странное ощущение чего-то волшебного. Мне невольно вспоминалось о “Разбойниках” Шиллера и о первобытной жизни человечества в лесу». Стоит, пожалуй, заметить, что данный молодой человек отправился на войну с «Дельфиной» мадам де Сталь и поэмами Оссиана в седельной суме{273}.

Он забыл упомянуть о тучах мошкары, набрасывавшейся на людей, когда те маршировали через преимущественно заболоченные ареалы, или рассказать о том, что часто присутствовавшим у тех самых лагерных костров бывало нечего есть. Изматывающая жара июльских дней нередко сменялась пронзительно холодными ночами, а иногда солдатам приходилось укладываться спать под потоками проливного дождя. «Дождь и ночной холод заставлял нас оставлять горчащими лагерные костры около наших пристанищ на всю ночь, – вспоминал другой русский офицер. – Дым от мокрого кустарника, смешанный с дымом табака курильщиков, разъедал нам глаза и горло, заставляя нас плакать и кашлять»{274}. Даже в сухую погоду летом поутру выступает роса, а потому, когда проснувшиеся поднимались, одежда обязательно оказывалась мокрой. Впрочем, поднимались не все – некоторые умирали от переохлаждения в ночи.

Поскольку солдаты целый день шли маршем, привалы они делали всегда довольно поздно и вместо отдыха им сначала приходилось озаботиться разведением костров, сбором провизии и приготовлением какой-нибудь еды. «По моему разумению, то была самая трудная часть похода, – вспоминал граф Адриен де Майи, суб-лейтенант конных карабинеров. – Представьте себе, каково нам приходилось после перехода в десять лье по безжалостной жаре в касках и кирасах и часто без достаточной пищи, браться затем забивать овцу, свежевать ее, потрошить гусей, готовить суп и поддерживать огонь, чтобы прожарить то, что будем есть сегодня или прихватим с собой на следующий день»{275}.

Нередко они не располагали ничем, а потому приходилось отправлять людей на заготовку провианта в окрестностях. К моменту их возвращения с провизией или к приезду полковых снабженческих фур солдаты засыпали, потому поочередно одни из них готовили пищу, а другие отдыхали, и воины съедали ужин перед выступлением утром. Понятно, что они глотали еду в спешке, а иногда, когда вдруг звучал сигнал тревоги или приходил срочный приказ к выступлению, бросали все недоеденным.

В дневнике пьемонтца Джузеппе Вентурини, служившего лейтенантом в 11-м полку легкой пехоты, всюду через строчки сквозит дыхание тягот и нужды. «Ужасный день! – такими словами начинается запись от 20 июля. – Разбили лагерь в грязи, благодаря нашим кретинам-генералам. То же самое 21-го, 22-го, 23-го.