Хранитель времени - Дэвид Зинделл

В сущности, деваки были смышленым, изобретательным народом. Убить их было не так-то просто. Во время нашего краткого пребывания в пещере я слышал тысячи историй о выживании. Юрий рассказывал мне, что, когда он был мальчишкой, его родители чуть не погибли, перебираясь через лед в начале ложной зимы.

– Когда мне было пять лет, – рассказывал он, – родители решили совершить паломничество на Имакель, где похоронены предки моей матери. Но однажды ночью лед вскрылся – такое случается. Мы потеряли одни нарты, а с ними гарпуны, шкуры, горючие камни, копья – все. Больше половины собак тоже погибло. У отца остался только снегорез, а у матери – ее звали Элиора – ничего, кроме зубов да нескольких старых тюленьих шкур. Ни поохотиться, ни костер развести. Я испугался, и кто бы меня за это упрекнул? Но отцу с матерью мужество ни разу не изменило.

Не стану приводить весь его рассказ – он слишком длинен. Если быть кратким, Нури, отец Юрия, выловил из моря утонувших собак (тяжелые нарты камнем пошли ко дну), и люди вместе с оставшимися собаками их съели. Им удалось добраться до ближайшего островка, маленького, голого и безымянного. Нури с помощью своего снегореза построил хижину. Потом они с Элиорой смастерили новое оружие и инструменты из скудного материала, найденного на острове. Нури охотился, а Элиора обрабатывала шкуры убитых им животных и шила всем одежду. Они ели зайцев, гладышей, поморников, чаек и чиношей – все, что попадалось, кормились сами и кормили собак. Юрий рос исправно, а одна из сук принесла щенков в следующую ложную зиму. Муж с женой за эти несколько зим восстановили почти из ничего необходимый им для жизни инвентарь. Им понадобилось три года, чтобы соорудить из плавника и сбереженных костей новые нарты. Они изобретали новые способы соединения шкур и костей, а когда их труд увенчался успехом, не вернулись на Квейткель. Они продолжили путь на Имакель, завершили свое паломничество и возложили огнецветы на могилу деда и бабки Элиоры. Они навестили родных Элиоры, а когда ее отец Нараин предложил дать им нарты на обратный путь, Нури ответил, показав на свое корявое изделие: «Спасибо, но в Манвелине, как видишь, тоже умеют строить нарты». Все засмеялись, потому что этих нарт и на милю бы не хватило, а до Квейткеля было двести миль.

Мне часто думалось, что это умение превращать подручные материалы в полезные вещи составляет основу алалойской культуры. Не было ничего, что они не могли бы смастерить, учитывая их потребности. Если какое-то орудие или предмет одежды требовали определенной гибкости, крепости, структуры или изолирующих свойств, деваки экспериментировали, пока не подбирали нужную комбинацию. Их знания о природе вещей были точными и подробными. Смазочные материалы они извлекали из копыт шегшея, потому что открыли, что эти жиры не застывают при низких температурах. Окна своих хижин (если в окнах была нужда) они затягивали плотными прозрачными кишками бородатого тюленя. Гибкие рога шегшеев шли на боковые зубцы рыболовных острог. Деваки были гениями созидания – как мужчины, так и женщины. Женщины, помимо всего прочего, отвечали за изготовление и сохранение в целости того, что для выживания всего важнее: восхитительной алалойской одежды.

В ночь после охоты – это тоже входило в обиход – мы сидели вокруг горючих камней, ели то, что имелось в наличии, разговаривали и смотрели, как работают женщины. Рты у них всегда были заняты – либо обсуждением событий дня, либо обработкой шкур. Крепкие, порядком стертые зубы были их орудием – с их помощью женщины размягчали задубевшие на морозе парки своих мужей или выделывали новые кожи. К ранней средизимней весне, когда за стенами пещеры бушевали первые новогодние бури, мать с Жюстиной и Катариной вполне освоили этот нелегкий труд. Кроме этого, они мастерски шили непромокаемые унты из шкур тюленя и непромокаемые камелайки. Они делали воротники шегшеевых парок из волчьего меха, с которого лед, намерзающий от дыхания, сразу осыпается. Костяными иглами с вдетыми в них жилами они делали искусные стежки – от сырости эти швы набухали, не давая холоду и влаге проникать внутрь. Я был рад, что они заблаговременно впечатали себе эти навыки: ведь алалойский охотник целиком и полностью зависит от женщин своей семьи. Верно сказала моя мать однажды, прикладывая к моим плечам недошитую камелайку: «Что было бы с Юрием, если бы не умелые руки его матери? Что было бы с ним без сшитой ею одежды, без острог, без горючего камня, без ее молока? Есть ли на свете что-нибудь, что женщина не могла бы сделать?»

Была, однако, в нашем обиходе одна сторона, о которой я бы охотно забыл. В суровый период холода, голода, ознобышей и прочих мелких несчастий меня постигло еще одно, самое угнетающее. Я обнаружил, что у меня завелись вши. Они кишели повсюду – в голове и на теле. Вот она, цена любви с грязными дикарками! Я скреб себя до крови, натирался золой до пят, но ничего не помогло. Наконец я покорился матери, и с тех пор она каждый вечер освобождала меня от насекомых. Я клал голову ей на колени, и она искала у меня в волосах. У нее был острый глаз – ведь ей приходилось выискивать их в моей черной гриве при тусклом свете горючих камней. Ее острые ногти давили вшей, как щипцы, а порой выдергивали из моего расчесанного скальпа отдельные волоски – седые, как у Юрия, говорила она.

От ее забот, впрочем, было мало толку, поскольку вся пещера и все шкуры кишели вшами и гнидами. Другие члены моей семьи тоже страдали от них, хотя и в меньшей степени, но относились к этой будничной пытке более терпеливо. (У Бардо, вопреки всякой справедливости, вшей почему-то не было – он объяснял это тем, что яд из половых желез пропитывает его кожу, отпугивая насекомых.) Меня донимали не столько укусы или зуд, сколько сознание того, что эти крошечные твари грызут мою кожу – от одной мысли об этом меня передергивало. Меня бесило то, что они пьют мою кровь, кормятся моей жизнью. Я подумывал о том, чтобы выбрить все тело острым кремневым лезвием, но отказался от этой мысли, вспомнив об опыте некоторых человеческих обществ близ Гамина Люс. Они полностью очистили свои организмы от бактерий и других паразитов, после чего обнаружили, что вынуждены укрываться в искусственных мирах, чтобы не подвергать свои стерильные тела многочисленным инфекциям цивилизации. Эта изоляция, в свою очередь, ослабила их иммунную систему, сделав их уязвимыми для неведомых ранее болезней. Кто знает, какой естественный баланс я нарушу, если начну жить не так, как все алалои? Была и другая причина, по которой я не стал бриться: изготавливаемые нами кремневые ножи были очень остры – я мог порезаться и занести в ранки грязь. Инфекция же в первобытных условиях, как доказывал пример обмороженного Джиндже, была вещь опасная.

Порой мне казалось, что горячая ванна – высшее из всех достижений цивилизации. Как я тосковал по мылу и горячей воде! Погрузить бы в нее свое измерзшееся тело, чтобы дремотное тепло прогрело его до костей! Снова стать чистым! Мне недоставало звуков, запахов и удобств Города-я ловил себя на том, что думаю о них постоянно. Зачем я покинул Город? Зачем явился сюда в поисках несуществующих тайн, чтобы убивать тюленей, кормить беззубых старцев, нарушать гармонию девакийской жизни? Как мог я поверить, что цивилизованный человек способен жить как дикарь? Откуда набрался такого самомнения?

Бардо однажды за кружкой чая тоже признался, что ему не хватает городских удобств.