Счастливый доллар - Екатерина Лесина

«И все, что я когда-либо получу от этого, – завершила она, – я отдам моему отцу».

Семнадцать белых конвертов. Семнадцать коротких писем. Почерк крупный, натужно-аккуратный, словно человек, писавший послания, перерисовывал буквы со школьной доски.

И к утру ни конверты, ни тоска под сердцем не исчезли. Кажется, стало лишь хуже.

«Дарагая бабушка. Снами все харошо. Илюха сдоров. И Антошка. И я. Сегоння мы залезли вадин дом и взяли много денех. Я хатела купить платье а дядька сказал што нельзя. Он берет все деньги и прячет в чумодан. И золото тоже прячет. Он говорит што если будем продавать то попадемся. А платье красивое…»

«Дарагая бабушка. Снами все харашо. У нас теперь многа денех, а дядька грит што будет еще столько же. А когда будет то он мне даст. И я вернуся к тебе. Мы будем вместе жить и нам будет харошо. Я очень хочу вернуться. Я не люблю кагда убивают. А еще Олех бабу привел. Дядька сначала кричал а потом дал сыграть и баба выиграла. Она мне не нравицца. Она хитрая и сволоч. Но дядька ее хвалит. И я подумала што раз так то я уеду к тебе. Пускай она тепериче будет за меня. А дядька сказал што я дура и так оно никак невозможно…»

«Дарагая бабушка. Илюху подстрелили и ему больно. Он кричал а потом заснул и спал долго. Был весь красный и потом желтый. Я сказала што надо дохтора. А дядька сказал што Илюха помрет. А если мы дохтора кликнем то может и не помрет. Только тогда нас всех посодют. Дядька сказал Илюхе штоб тот сыграл…»

«Дарагая бабушка. Я очень хачу домой. А дядька все деньги отдал Алегу и его бабе. Он сказал што они сделают как будто эти деньхи были всегда наши и нихто не станет спрашивать откудова они. Только я устала ждать и очень хочу к тебе. Почему они меня не отпускают?»

«Дарагая бабушка. Я живу в городе. С Антошкой. Он хароший только совсем дурной стал. И с ним страшно. И еще Олех с бабою живут харошо, а мы как-то не очень. Я спросила когда меня отпустят домой а дядька сказал што я совсем дура…»

«Дарагая бабушка. Я решила сбегчи. Я подумала што ты спрячешь меня на Малыщинской хате а дядьке скажешь што не бачила. Я посижу неделю или больше а потом к тебе переберуся. И мы будем жить вдвоем харошо и вместе. Денех у меня немножко есть. Мы купим коз и будем их доить. И кур купим. И свинок. Я устала жить тут. Это нечестна што Алегу с Варькой всего, а нам с Антошкой так и ничегошеньки совсем…»

Прочь! Вон! Агнешка не желала больше чужой жизни. Фотография. Лица. Письма. Выбросить? Передать в милицию, подтверждением бабкиной истории, которую – Агнешка смутно подозревала – и слушать не станут. Нельзя. Им все равно, а старуха доверила Агнешке эти свои опасные сокровища. Зачем? Теперь решать, что с ними делать…

И Семена нет.

Плевать. Случайная встреча, о которой лучше забыть.

Смыть память вместе с грязью.

Агнешка стояла под душем. Тугие струи воды лупили по коже, обжигая. Ванная комната наполнилась горячим паром, который не спешил рассеиваться. Выключив воду, Агнешка выбралась из ванны – под ногами хлюпнула вода – и потянулась за полотенцем.

Замерла.

Они кое-что упустили!

Капли влаги усыпали кожу. Слипаясь друг с другом, они выпрядали водяную сеть, которая скользила по складочкам кожи, по руслу позвоночника, обвивая стебельками ноги. Щекотала под коленками. Разливалась лужами по светлой плитке.

Точно упустили.

Холодно. Пальцы, смятые водой, неловки. Мысли ленивы. Только зудит над ухом невидимый колокольчик, дразнится:

– Упустила! Упустила!

А другой голос, серый и занудный, отвечает:

– Ничего не упустила. Ты просто повод ищешь.

– Какой?

– Позвонить ему. Неужели у тебя ни капли гордости?

Пар рассеивается, а кожа, избавляясь от капель, пробивается цыпками.

– Тебя просто-напросто использовали, – продолжает занудничать голос. Чем-то он похож на Ядкин. Надо бы позвонить ей, успокоить и сказать, что роман – она точно думает, что у Агнешки с Семеном роман, – умер нерожденным. Или, скорее, недоношенным.

Нет! Неправда! Не в романе дело. А в том… в том…

– В том, что тебе пора повзрослеть. Барышня и хулиган. Невинная овечка и коварный разбойник. Сюжетец для женского романа, но никак не для жизни. Возьми, наконец, полотенце, вытрись, надень халат и сделай себе чаю. Или кофею. Вообще хоть что-нибудь да сделай. Позвони Ядке и на работу, лучше если Леночке, пусть прозондирует почву.

Полотенце оказалось сырым и жестким. Халат тесным. На кухне пахнет пылью и плесенью. А в мойке керамическое стадо чашек.

– У Янки вообще знакомые есть, пусть выпишут бюллетень…

Не слушать. Сосредоточиться. Что упустили? Письма перечитать, что ли?

– Не смей! Забудь. Выкинь из своей дурной головы. Жива осталась, и ладно. Радуйся. А Семен… да ты себе десяток таких найдешь. Два десятка! Сотню! Он же неудачник.

– Заткнись, – буркнула Агнешка и рассмеялась: до чего же глупо разговаривать с собою. И до чего глупо молчать, делая вид, будто ничего не случилось.

Перемыв чашки и выбросив в мусорное ведро эклер, на котором уже проросла зеленоватая шубка плесени, Агнешка набрала номер. Ответа ждала со страхом, сразу приготовившись дать отпор.

– Ага? Ты? Ну наконец-то, я уже совсем извелась, – Ядка зевнула в трубку. – Извини, прикемарила чуток. У тебя все нормально?

– Все, – соврала Агнешка, забираясь на край стола. Эта ее привычка забираться на мебель, не предназначенную для того, чтобы на ней кто-то сидел, жутко раздражала Ядвигу. И маму тоже. Но мамы нету, а Ядка не видит, где сидит Агнешка.

– На работу возвращаешься?

– Возвращаюсь.

Офис-офис – три стола. Стул поломанный, который сунули в угол, потому что лень тащить на помойку. Старый заварник – уже и не нужен, но выкидывать жалко. И степлер нерабочий. И куча ручек, среди которых каждый раз приходится копаться, искать единственную, которая бы писала.

Список вызовов. Талоны на бензин. Ворчание шефа, что плохо работают. Ворчание клиентов. Молчание животных, единственных, кого и вправду жаль.

– Я вот… Ядка, я тебя люблю. Мы ругались, всегда ругались, и я не говорила, потому что злилась. Но на самом деле я всегда была рада, что ты есть.

– С тобой точно все в порядке? Может, мне приехать?

И подставить плечо, в которое бы Агнешка с удовольствием порыдала. А потом они бы вдвоем с Ядкой сели на кухне, достали бы бутылку ликера «Шериданн», припрятанную давным-давно, но так и не распитую. Был бы задушевный разговор, приправленный сладостью напитка, и утро, наступившее чересчур быстро. И понимание, что прошлое осталось в прошлом, а будущее вновь предопределено.

– Нет, Ядь, не надо. Я отдохнуть хочу, завтра ведь…