Бельский - Геннадий Ананьев

Бельский же дополняет свой доклад:

— Послал я к нему напомнить, что не гоже, дескать, выкаблучиваться перед великим государем, он же в ответ: иду, мол, как могу. Как приду, так и приду. Подождет ваш царь.

Все, кто присутствовал в тронном зале и слушал доклад Бельского (а он говорил специально громко, для всех), ожидали великого скандала, ибо посол опаздывал уже на добрых полчаса. Грозный сидел на троне нахохлившийся, бояре, устроившиеся на лавках вдоль стен, насупленно молчали, выпячивая и свою оскорбленность, только белоснежные рынды, стоявшие при царском троне, оставались торжественно-величавыми.

Скандал не случился. Царь, спросив о здоровье сестры Елизаветы Английской и выслушав стоя ответ, велел принять подарки и письма от королевы, затем указал место послу, специально для него приготовленное, рядом с троном, и больше не проронил ни слова. На сэра Боуса он даже не взглянул. Ни разу. А вскоре встал и покинул тронный зал. Растерявшегося, но еще более обиженного Боуса проводили в отведенный ему особняк тем же порядком и еще под более острые реплики зевак.

Переговоры начать с послом Грозный повелел лишь через несколько дней, назвав со товарищами Бельского боярина Никиту Юрьева и дьяка Андрея Шелкалова. Но предупредил Богдана:

— Вместе ведете переговоры о государственном союзе с Англией. О сватовстве с Марией Гастингс поведешь речи ты один. После того, как обговорены будут условия союза и договор мною подписан.

— Все понятно. Исполню в точности.

Переговоры, однако, не заладились. Сэр Боус, обидевшийся, что не обласкан царем Иваном Грозным, даже не зван к обеду с ним, вносил поправки даже в те условия, какие были определены в письме королевы английской, дьяк Шел калов пытался находить согласные варианты, но ни Богдан, ни боярин Никита Юрьев не пособляли ему, отстаивая положения письма, а потом и сами принялись вносить поправки, угодные лишь одной Руси. Летели недели, а воз так и не мог сдвинуться с места.

В ежедневных докладах царю оружничий во всем винил английского посла, слишком заносчивого, требующего выгодных условий лишь для Англии и подтверждал свои слова примерами. Бельского поддерживал Юрьев, Шелкалов же либо отмалчивался, либо говорил о своих предложениях, которые не принял Боус, чем тоже невольно добавлял свою струю в общую воду на мельничное колесо. А царь с каждой неделей все более охладевал и к переговорам о союзе с Англией и, особенно, к сватовству. Из тех слов, какие говорил самодержец в личных беседах с Богданом Бельским, тот понимал, что Грозного начали мучить угрызения совести, ибо он не мог не понимать, каково состояние души беременной жены, наверняка знающей о сватовстве, и как трудно придется ей, когда будет она изгнана из дома с малолетним ребенком, который вот-вот должен родиться.

Наконец — свершилось. Подошел срок, и родился сын. В Кремле в один голос стали его именовать наследником престола. Все знали слабость ума Федора, кому не великой державой управлять, а лишь молиться Богу, прося для Руси блага. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Только крепкая рука удержит страну от пагубных распрей, только крепкий кулак отобьет алчных врагов. Вот и судили так: в отца ли пойдет ребенок (его в крещении назвали Дмитрием, как первенца Грозного, скончавшегося в зряшной дороге) — крепости станет не занимать; в мать ли пойдет — Нагие тоже тверды в деле, крепко за себя стоят. Не лыком Нагие шиты.

Что оставалось делать Бельскому, коль идут разговоры подобные в Кремле? Одно — доносить царю о всех пересудах как в самом Кремле, так и в своих вотчинах и поместьях. И всякий раз он добавлял:

— Если раздуматься, не крамольничают. Правы они, государь. Тем более, ты Федора еще не назвал наследником.

Вроде бы исподволь действовал, но и поголовное мнение знати, и целенаправленность слов верного слуги давали свои плоды. Грозный сказал, наконец, достойное:

— Заканчивай все переговоры с английским капризником. Без воли их королевы он не стал бы себя так вести. Пусть поживет чуток в безделии, потом решим, спровадить ли его или казнить.

— Изгнать рассудительней.

— Не к ладу с Англией, что изгоним, что казним. Поглядим. Марию же я оставляю. Дмитрия объявлю наследником.

Стоило бы Бельскому посоветовать Ивану держать свое решение в строжайшей тайне, переговоры с Боусом продолжать, как ни в чем не бывало, пока не будет объявлено при всем честном народе о наследнике, но он посчитал, что Иван Грозный и сам все понимает. К тому же, радость захлестнула оружничего:

«Опекуном назначит! Иное не может быть!»

Он не думал даже, что царь может еще долго жить, Борис Годунов исполнит задуманное, не останавливаясь ни перед чем. Вот тогда, на смертном одре, раскроет государю глаза на коварство вторгшегося в их семью, и тот отдаст в его, Богдана, руки судьбу малолетнего царя Дмитрия.

Не строить бы воздушные замки, а вдуматься в услышанное и насторожить Грозного, но он не сделал этого и ошибся. Кому-то еще проговорился царь, ибо об этом решении стало известно Годунову и тот поспешил удостовериться, встретившись с Богданом.

Теперь настало время темнить оружничему.

— Переговоры? Нет, не окончены. Прерваны на малое время. Вот прибудут волхвы и колдуны, предскажут судьбу царя-батюшки, вот тогда будет его последнее слово.

— Они должны предсказать одно. Иного не может быть.

— У них свои боги, каким они служат. Мы с тобой им не указ.

— А что с Нагой и царевичем Дмитрием?

— В раздумьях царь. И так прикидывал, и эдак, но пока ничего определенного не сказал.

— Но я слышал…

— От кого? Верить можно только словам самого. Вот когда скажет он, тогда не слух, а правда.

— Не поздно ли будет тогда?

Уехал Борис от Бельского осерчавший, хотя всячески пытался притвориться удовлетворенным беседой, но Богдан понял, что ничто не остановит коварного стяжателя. Своего добьется.

«Посмотрим. Я тоже не стану дремать. Постараюсь вырвать маховые перья из крыльев».

Только не получалось это. Как повыдергаешь, если Грозный ухом не ведет, слушая доносы оружничего.

— Государь, Борис Годунов часто видится с твоим духовником Федосеем Вяткой. Очень часто. Беседуют часами. Дозволь дознаться?

— Пусть его.

Иной доклад:

— Твой лекарь Иоганн Эйлоф и Борис Годунов часто и подолгу шушукаются, так мне доносит тайный дьяк. Всегда наедине. Дьяк никак не может узнать, о чем их долгие разговоры.

— Ну, и не нужно. Пусть шушукаются.

А когда Хлопок привез в Москву волхвов и колдунов, Борис сразу же узнал об этом и уже на второй день посетил их. Раньше самого Богдана. Вот тогда, пытаясь понять, откуда Годунову стало известно о волхвах, заподозрил Бельский своего кравчего. Однако не уверился в этом окончательно. Подумал:

«Может, все же не он, а тайный дьяк?»