Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

вкатить правительству предложение: пересмотреть всех до одного. Всех подозреваю. Нет в нашем отечестве мужчин. Нет женщин. Все мужчины переодеты женщинами. Все женщины одеты мужчинами. Всех пересмотреть! Никому не верю! Самого себя смотреть буду!

Всю ночь не спал Иван Антонович в административном восторге.

Голова пылала, на груди горели какие-то звёзды.

Перед глазами носились какой-то Поль де Кок, Лекок.

Чёрт знает, что такое.

— Дединьки мои! Доживу ли я до утра-то!

И утром, чуть свет, ещё подозреваемая учительша спала, Иван Антонович Расплюев созвал всех своих урядников, Шатал, Качал, сотских, понятых и летел в школу:

— Схватить. Связать. Раскрыть. Разоблачить.

Он грозил и умолял:

— Слышь? Хватай, держи его изо всей мочи, дуй, бей, ломай в мою голову!

Шаталы и Качалы, «радые стараться», только с удивлением смотрели:

— Да кого же?

— Его! Его — то есть учительшу. Потому что она есть не кто иная, как мужчина! Поняли? Оборотень! Государственное дело: «Дело по обвинению учительши в тайной принадлежности к вредному обществу мужчин». Поняли?

Даже на Качал и Шатал столбняк нашёл:

— Да какая же она мужчина, когда она женщина.

— А ты почём знаешь? Ты почём знаешь?

— Восемь годов живёт и всё была женщина, а тут вдруг мужчиной исделалась! Иван Антонович, не быть бы в беде!

— Молчать! Не пикнуть! Не возражать, чёрт побери! А ты знаешь доподлинно, что она женщина? Он знает? Кто знает? Женщина, — так ты мне покажи любовника, который бы удостоверил. Любовника имеешь? Нет? А почему ты, в противность законам природы, любовника не имеешь? А?

— Оно действительно.

— То-то. Хватай оборотня!

Учительница Лавровская лежала в постели, когда к ней в спальню постучал сотский и сказал:

— Мне надо передать вам письмо. Непременно лично.

Это был тонкий план, созревший в расплюевской голове.

Девушка отперла дверь спальни и протянула руку.

Тогда сотский и урядник кинулись в спальню с такою силой, что сорвали с петель дверь.

Несчастная, на смерть перепуганная, девушка кинулась от них в постель.

Урядник и сотский сволокли её с постели в одной рубашке.

Несчастная сопротивлялась, — они хватали её так, что тело их жертвы было покрыто тёмно-багровыми кровоподтёками.

— Которые могли произойти от ударом палки или только очень сильных нажимов руки, — говорит протокол медицинского осмотра.

Шатала и Качала, исполняя в точности приказание Расплюева, колотили и ломали в борьбе мебель.

Скрутили, наконец, свою жертву одеялом и торжественно, как трофей, принесли в школьный зал.

Расплюев с понятыми был там.

— Что со мной делают? За что? — рыдала девушка.

Но Расплюев был величествен.

Он не удостаивал даже ответом.

— Одеть её!

Тут уж было ясно, что это, несомненно, «она».

Узнали это, — и отвратительно узнали, — урядник и сотский во время борьбы.

Знали это, — и отвратительно знали, — и все присутствующие, видя девушку в разодранной рубашке.

Но Иван Антонович Расплюев был в восторженном умопомрачении.

— Ничему не верю. Себе не верю. Глазам не верю. Одевать! Волоки к доктору! Пусть смотрит!

Напрасно девушка умоляла:

— Так дайте мне пойти в спальню одеться.

— Нет! При нас одевайтесь! При всех! Все смотреть будем! Не рассуждать! Не я смотрю. Закон смотрит!

Сгорая от стыда, девушка начала одеваться под любопытствующими взглядами понятых, урядников, Расплюева.

— Одета? Шатала, волоки её к доктору!

Шатала силой усадил девушку в экипаж и по селу, на потеху толпы, повёз рыдавшую, растерзанную девушку к доктору.

— Смотреть везут! Смотреть везут!

За Шаталой и ополоумевшей от стыда и ужаса девушкой с победоносным видом «следовал» Иван Антонович Расплюев.

— Потрудитесь сейчас освидетельствовать сие существо неизвестного мне пола. Ибо сомневаюсь!

Доктор наотрез отказался.

— Именем закона!

Расплюев в эту минуту был торжествен и величествен.

— Требую именем закона!

Доктор Салтыков уступил этому величию.

— Хорошо! Освидетельствую пол!

Несчастная сопротивлялась, защищаясь от этого нового поругания,

В борьбе на ней изорвали платье и силой её осмотрели.

— Женского пола! — объявил доктор.

Расплюев извинился перед девушкой.

— Сейчас же извинился! — как свидетельствовал Расплюев перед судом.

Извинился!

Расплюев бывает даже мил!

Несчастная девушка вернулась домой истерзанная, избитая, опозоренная и разорённая ещё, вдобавок.

Раньше у Лавровской было 14 учеников. К «опозоренной» учительше перестали посылать детей. Осталось 4 ученика.

Но и Расплюев был невесел.

Он производил обыск, но уже без увлечения.

Извиняющийся Расплюев был похож на свежевысеченного щенка.

У Расплюева тряслись поджилки.

И Расплюевская мысль родилась в голове:

— Сибирь!

Вы знаете, как Расплюев всегда боялся Сибири. Только Сибири он и боится.

— Сибирь! Конечно, Сибирь!

Когда он очухался после всего происшествия, он схватился за голову:

— Дединьки мои! Что я наделал!.. И тележку уж приготовили, чтоб везти… Сибирь… Сибирь… Батюшки, и прокурора уж вижу! И прокурора!

И поднимается перед ним страшный прокурор и, указуя перстом, говорит:

— Сей Иван, Антонов сын, Расплюев…

И рыдает Иван Антонович.

— Ваше превосходительство… Ваше… за что же? Ей Богу-с… по долгу службы… об отечестве заботился…

И вдруг ему приходит в голову гениально-расплюевская мысль:

— Учительша! А что, если насчёт благонадёжности?

И он уж смелее говорит:

— Отечество спасал! Подозревал, не укрывается ли важный преступник!

И вдруг Иван Антонович снова хватается за голову:

— Батюшки! Мелю-то что, мелю-то! Ну, какой прокурор мне поверит, что я отечество спасал. А основания-то к подозрению какие же были? Нельзя же, скажут, чёрт знает что делать, — а потом всё на спасение отечества сваливать! А синяки? Тоже из усердия к отечеству?

И новая расплюевская клевета просыпается в расплюевской голове, и снова ему кажется:

— Вывернуся!

— Ваше превосходительство! Ваше… револьвер у неё был! Ей Богу, револьвер! Револьвер, который стреляет. Потому единственно и подверг истязанию чрез Качалу и Шаталу, что сам револьвера боялся. Всякая тварь жить хочет. Что ж, мне на револьвер, что ли, лезть!

И снова ужас охватывает подбадрившегося было Расплюева.

— Что мелю! Что мелю! Да мне всякий прокурор скажет: «Да был найден какой-нибудь револьвер?» Никакого револьвера не было! Кто мне поверит? Кто?

И перед глазами у Ивана Антоновича статья 341 уложения о наказаниях:

И заключительные её слова:

— Ссылка в Сибирь…

Прямо огненными буквами.

— Словно «мани, факел, фарес». Бррр! И напишут же люди такую книгу, в которой ничего утешительного нет! Дединьки мои, дединьки!

И вот настал страшный день.

День суда.

И настал самый страшный момент.

Поднялся прокурор.

Съёжился Расплюев:

— Погиб… Солдаты… Тележка…

Но что это?

Расплюев не верит своим ушам.

Это прокурор говорит?

«Товарищ прокурора г. Шариков просил суд отнестись к подсудимому снисходительно, потому что он действовал в убеждении, что Лавровская действительно мужчина, и под её именем скрывается важный уголовный или даже государственный преступник. Превышение обвиняемым власти не имело, по