Федеральный наемник - Владимир Гуркин

Я поделился своим открытием с Арчилом. Тот согласился с моим мнением.

— Нас же против них два с половиной, — угрюмо проговорил я.

Арчил посмотрел на меня, но ничего не ответил.

Между тем боевики вдруг забегали, из их лагеря стали доноситься крики. Мы снова поднесли бинокли к глазам. Картина, которая нам открылась, заставила по крайней мере меня вздрогнуть.

На небольшой полянке стоял омоновец. Руки его были связаны. Боевики окружили его и начали избивать, гоняя его по кругу. Но это было только начало. Затем несколько из них извлекли большие ножи — ими обычно повара режут мясо — и стали отрезать от его тела кусочки. Отрезали ухо, нос, проткнули глаз. Истошные крики истязаемого человека были столь оглушительны, что несмотря на солидное расстояние ясно доносились до нас. Я взглянул на Арчила и увидел, как сжались у него кулаки.

Я повернулся к отцу Борису и протянул ему бинокль. Несколько секунд он смотрел на происходящее, затем вдруг встал во весь свой гренадерский рост.

— Я пойду туда, я не могу это выносить.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как свалить его подсечкой. Он упал на спину.

— Господи, спаси эту невинно убиваемую душу, я тебя умоляю, спаси его! Ты не можешь допустить смерти мученика.

Отец Борис несколько раз повторил эту молитву, но так как Бог молчал, он обратился ко мне. В его глазах затаилась мука.

— Сделайте же что-нибудь, мы не можем вот так смотреть и ничего не предпринимать. Бог не простит нам этого греха.

— Пусть лучше Бог спросит себя: почему он допускает такие ужасы, — в сердцах проговорил я. — Мы ничего сейчас не можем делать. Нас просто перебьют, как котят.

Между тем трагическое действо приближалось к своем логическому финалу. Омоновец еще подавал признаки жизни, но уже не кричал. В руках одного из боевиков появился топор. Хруст переламывающих позвонков докатился и до нас. Отец Борис закрыл руками глаза и погрузился в какое-то полуобморочное состояние.

У меня было опасение, что кровожадность боевиков не удовлетворит смерть только одного омоновца, им потребуются и другие жертвы. Но судя по всему участники этого страшного спектакля решили на этом пока завершить действие — и разошлись.

— Я тебе помогу составить план операции, — сказал Арчил.

Я кивнул головой; его помощь была более чем кстати.

Весь день мы изучали окрестности, выясняли расположение постов. Я быстро убедился в знаниях и опыте Арчила; он был прирожденный военный.

Успех операции зависел исключительно от точности наших действий. Даже Павел после просмотра этого снятого не на пленку, а реального фильма ужасов вдруг отбросил свою индиферентность и активно участвовал во всех наших приготовлениях. Однако вопреки моим надеждам Арчил отказался присоединиться к нам, а отец Борис — взять в руки оружие.

— Я очень хочу это сделать, чтобы уничтожить этих нечестивцев, но я не могу нарушить клятву Господу нашему.

Смотря на Арчила, Павла, отца Бориса я думал о том, что этот мир населен множеством очень странных и совершенно непохожих друг на друга людей. Мотивы их поступков ясны и прозрачны и одновременно совершенно непонятны, Такое чувство, что мы все вынуждены вести борьбу против каких-то неведомых, невидимых, но очень могущественных сил. Эти силы так крепко берут в полон, что человек, даже страстно желая того, не в состоянии вырваться из их объятий. Каждый из нас подчинен некому изначальному плану, который управляет всей жизнью и чтобы мы не делали, никто из живущих на этой планете не в состоянии изменить ту роль, которую он призван сыграть.

Всю ночь мы слушали радиопереговоры боевиков. Нас в основном интересовал пароль. Из их разговоров мы узнали, что остальные омоновцы живы. Я слышал голос Газаева, он приказывал своим людям не трогать федералов до его возвращения. Возвратиться же он обещал через день. И лишь в конце разговора прозвучала столь необходимая нам информация: Газаев назвал кодовые слова: «Смерть неверным».

Теперь все было готово к проведению операции, которую я мысленно окрестил: «Операция — самоубийство».

К моему удивлению ночь я проспал спокойно. Когда я проснулся, был еще рассвет. Я лежал под раскидистым деревом, крона которого являлась сценой для пернатого баритона. А ведь очень большая вероятность, что я последний раз слушаю птичье пение. А что значит для меня умереть? Не увидеть никогда сына. Впрочем, я его и так не увижу, бывшая жена не позволит. А еще что? А в сущности ничего. Денег у меня нет, недвижимого имущества — нет, каких-то трудов или важных изобретений — тоже нет.

Ничего нет. Удивительно, но я повеселел. Не то, что другие, я сам не замечу своей смерти, я исчезну иэ этого мира подобно легкому дымку от сигареты. Меня закопают без похорон и речей, и я навсегда соединюсь с этой чужой мне землей. Да и не все равно ли где лежать. Там, на глубине — полный интернационал, там отсутствует понятие Родины, национальности, занимаемой должности, там всем одинаково хорошо или плохо.

В четвером мы спустились вниз. Арчил, как местный, должен был нас провести через пост. Мы шли прямо по направлению к нему. В том месте, где это и должно было произойти, нас окружили трое боевиков, которые наставили на нас автоматы.

— «Смерть неверным», — назвал пароль Арчил. — Попа поймали. Он уже был у нас, да сбежал. Арсен велел посадить его отдельно от всех. Приедет, займется им. Он таких гостей особенно любит.

Боевики с интересом смотрели на отца Бориса в длинной сутане. — Всю ночь шли, есть очень хочется, — продолжил Арчил. — Завтрак не начался.

— Вы вовремя, как раз все собрались в столовой. Так что спешите, — ответил боевик.

Вся операция проводилась в расчете на то, что основную часть боевиков удастся сразу же уничтожить во время завтрака, когда они соберутся в столовой.

Мы спустились вниз и здесь простились с Арчилом. На большую долю своего участия в операции он, несмотря на все мои уговоры, так и не согласился.

Я проводил глазами Арчила, который скрылся в кустарниках. Сами же мы поспешили вниз, в лагерь. Дорога была каждая секунда.

Мы беспрепятственно спустились к стоянке боевиков, где и разделились. Я направился к столовой, Павел и отец Борис, которого он делал вид, что конвоирует, на заранее определенную им позицию. Позицию — небольшой холмик просто идеально подходил для того, чтобы установить на нем пулеметную точку.

Я же быстро зашагал к столовой — довольно большому длинному строению. Заглянул в открытое окно; боевики как раз приступили к завтраку.

Судя по доносившимся до меня веселым и бодрым голосам, аппетит у них был отменный.

Я нацелил в распахнутое окно подствольный гранотомет. Гранаты легки точно в цель, раздались несколько взрывов, которые смешались с криками и стонами людей. Я бросил подствольник на землю и ручным пулеметом послал внутрь помещения несколько очередей. Затем помчался на заранее определенную для меня позицию, которая располагалась на одной линии в метрах тридцати от позиции Павла и отца Бориса.