Магус - Владимир Аренев

Это молчание с лихвою восполнилось вечером. Для ночевки они выбрали небольшой овражек, чистый, безо всяких там лупоглазых трав и горящих неестественным желанием полетать деревьев. Деревья горели исключительно в костре — а что вместо обычного потрескивания тихонько мяукали — ничего, и не к такому можно привыкнуть.

Свернувшегося в клубок Степана накрыли Андриевой свиткой — и, как ни странно, это помогло. Додумался до такого Мыколка. «Раз, — сказал, — его тени кусают, так надо, чтоб их не стало».

Но перед тем, как прятаться под свиткою, вовкулак сбегал на охоту и приволок зайца, вполне съедобного и совсем без странностей (про длинный крысиный хвост забудем, ладно?). Словом, ночь встречали не с пустыми желудками, да и припасенные Андрием еще в монастыре лепешки с сыром можно было приберечь на черный день. Благодать!

И от этой вот благодати, видно, напала на наших путников подозрительная говорливость. Первым разобрало Мыколку — и он клещом вцепился в Андрия: дядьку, расскажи сказку! Ярчук, сам проникшись болтливым настроением, завел какую-то длиннющую историю с козаком-забродою, попавшем в Царьград, где его поймали нехристи и повесили на крюк за… одно из ребер (хорошо, вовремя сообразил изменить детали) — да, потом было там еще много всяких подвигов, и турок он крошил в капусту, и по морю от них же, недокрошенных, удирал, и братцев-запорожцев из неволи вызволял… Вот под воображаемое звяканье сброшенных кандалов Мыколка и заснул наконец.

Настала умиротворенная тишина. Видимо, этого момента дожидался под свиткою Степан. Вовкулак осторожно приподнял изнутри носом краешек одежды и спросил:

— Не спишь?

— Вроде нет, — хмыкнул Андрий. — Понравилась сказка?

— Да так… Слушай, я вот тут думаю… — Он оскалился — видно, снова начали донимать теневые блохи. — Как считаешь, кто я такой на самом деле?

Ярчук непонимающе воззрился на него: он не готов был к умствованиям на такие темы, даже при полном желудке. Тем более что ответа не знал. Свитайло на сей счет так изъяснялся: «меж тварями Господними разницы, но сути, нет никакой». Правда, не торопился растолковать, что имел в виду. Повторить это Степану? Не поймет ведь, еще обидится.

Попыхтел Андрий люлькою, потеребил усы.

— А сам как считаешь? — спросил.

— То-то и оно! — Корж словно ждал этого вопроса, так и завелся с полуслова. — Ведь что получается? Если бы я в волчьем теле себя неуютно чувствовал, тогда ладно — вроде человек я, да? Но я… как бы это выразить… я не «в волчьем теле», я и есть сейчас волк, только поумнее, чем обычные. А когда я человек… был человеком, тогда тоже неудобств не ощущал. Выходит, не волк я и не человек, так? Но это раньше. А теперь я с одним телом и, если уж честно, с ополовиненной душою. Так кто я теперь?!

— Сын Божий, как и все мы. Тебе этого мало?

Степан выпростался из-под свитки, так что теперь наружу выглядывали и голова, и задние лапы с хвостом.

— Чешется, — как бы извиняясь, признался он. — Мочи нет, как чешется! И не тело даже, а… такое, что и не пощупаешь.

— Терпи, — понимающе молвил Андрий. — Терпи. Иисус больше терпел.

И вздрогнул, когда сообразил, что именно эти слова произнес когда-то давно Свитайло, вытягивая у него из раны на бедре обломок татарской стрелы. Это был первый Андриев поход и первая серьезная рана. Могло оказаться, что и последняя, но братчики свезли к старому характернику, а тот выходил — да и оставил при себе учеником, все равно Ярчуку до выздоровления было еще далеко.

— …И луны не видно, — вздохнул Степан. — Нет, навряд ли я привыкну здесь жить. Ты не знаешь, есть способ как-нибудь вернуться… туда?

— Способов — хоть греблю гати, — мрачно отозвался Андрий. — Но тебе ни один не подходит. Да и сам рассуди здраво: долго ли там проживешь в волчьем обличье? А другое тебе отныне не полагается. Так что не дури, а ложись-ка спать. В Волкограде не так уж плохо, будешь там среди своих, таких же, как ты. Приживешься.

Он взглянул на Степанову тень. Вздрогнул.

Но ничего не стал говорить — спрятал люльку и лег спать.

Эта кровь на пальцах,

эта пыль на чоботах —

не мои.

То летим, то падаем,

белые и черные…

Соловьи

с тощими воронами

будут нас развенчивать,

проклинать —

то ли похоронную,

то ли подвенечную

распевать.

Нам ли, неприкаянным,

да о том печалиться?!

Не смеши!

Но все чаще кажется —

пыль да кровь смешалися.

Нет — чужих!

Примету Андрий увидел утром, часа через два после того, как отправились дальше. Примета была такая, что мимо не проедешь — если, конечно, знаешь, что это.

— Ну, чтоб меня! — высказался Степан. — Лихо, ей-богу! И откуда, скажи на милость, такое берется?

Курган и впрямь был знатный; вблизи казалось — до самых небес дотягивается. На верхушке величественно восседала громаднющая, размером с доброго вола, жаба, причем на подбрюшье у нее обычные жабьи пупырышки отвисали, словно коровье вымя.

— Хорошо, что каменная, — подал голос Мыколка.

— Во, прав хлопец, поддерживаю.

Словно услышав их, жаба всем телом повернулась в сторону подъезжающих.

Андрий улыбнулся краешком губ:

— Не пугайтесь. Она действительно каменная.

— А двигается, как живая.

— Камни, сынку, они тоже живые.

— Съест она нас тоже как живая? — вкрадчиво полюбопытствовал вовкулак.

— Камни людьми не питаются. Я думал, ты знаешь.

— Брось, братец, свои шуточки — у меня от них кости ноют и живот весь наизнанку выворачивается. Мы уже смекнули, что ты у нас самый знающий. Вот и поделись толикой своего знания, чтоб мы совсем от страху в штаны не наделали.

— У вас, дядьку, и штанов-то нет! — хохотнул Мыколка.

— А ну цыц! Так что, Андрию, с жабой этой твоей? На кой она тут посажена, если людей не трогает?

Ответить Ярчук не успел. Внезапно справа от них на самом окоеме нарисовалась мелкая точка, плывущая по воздуху. С каждым мгновением она все увеличивалась и увеличивалась, пока наконец не стало возможным различить, кто это.

— Что-то я, знаешь, устал от чудес, — тоскливо сообщил Степан. — Вот только червей дождевых в небе мне не хватало для полной моей радости.

Действительно, меж облаками перемещалось создание, больше всего похожее на земляного червя, только во много раз увеличенного. При этом нельзя сказать, чтобы он летел по воздуху, ибо крыльев у него не было, да и передвигался червь именно так, как это обычно делают его меньшие сородичи: извиваясь, вытягиваясь и сжимаясь. Так что правильнее всего было бы сказать, что по небу он полз.