Гроссмейстеры афер - Игорь Атаманенко

— Мне кажется, ты несколько заблуждаешься в оценке самого себя.

— В чём же это выражается?

— Извини, Густав, но ты не только честолюбивый прагматик, но и сентиментальный тщеславец, поэтому-то ты и хранишь в своем доме портрет своей тётки… Уверен, что каждой женщине, которую ты укладывал в эту постель, ты рассказывал какую-нибудь романтичную историю своей любви к изображенной на картине красавице, вскользь намекая на то, что она — отпрыск династии Ротшильдов, или я не прав?

— Прав, но лишь отчасти. Не я, а именно женщины, которые делили со мной это ложе, без моей подсказки настаивали на том, что это — портрет какой-нибудь баронессы из клана Ротшильдов… Я с загадочным видом покачивал головой, не подтверждая, но и не опровергая их версий. Женщин нельзя разочаровывать, Юлик. Да, каюсь, в этом проявлялось моё тщеславие. Но истины, то есть того, кто в действительности изображен на полотне, до сих пор не знает никто из моих любовниц!

— Кстати, Густав, а как к тебе попал портрет твоей тёти? Ты что, ездил за ним во Львов?

— Нет, Юлик, всё много сложнее и печальнее. Помнишь, я сказал тебе, что когда тётя Лёля была замужем за гестаповцем, она исколесила всю оккупированную гитлеровцами Европу. Побывала она в гостях и у нас, в Триесте. Моя мама и тётя Циля — сестры-близнецы… В Бердичев мама из Польши не поехала, потому что её мужа, то есть моего отца, Зигмунда Леви Зильбермана, пригласила на работу одна австрийская фармацевтическая фирма. В общем, мы переехали из Польши в Вену, затем в Триест, а семья Семёна Портного вернулась домой, в Бердичев…

Будучи у нас в гостях, тётя Циля оставила свой львовский адрес. Некоторое время мы даже переписывались, пока Сталин не установил пресловутый «железный занавес» между СССР и Западом. Почтовая связь возобновилась лишь во времена хрущёвской «оттепели»… Однажды мы получили письмо из Львова от анонимного отправителя, который сообщил, что тётя Циля умерла. Мама тут же засобиралась во Львов. Знал бы ты, каких нервов и денег эта поездка стоила всем нам! Взятки пришлось давать не только работникам советского консульства в Триесте, но и чиновникам львовского горисполкома, русским пограничникам и таможенникам, которые отказывались выпускать картину за границу под предлогом, что она, якобы, представляет историческую и художественную ценность, а документы на её вывоз отсутствуют. Но у мамы были два неоспоримых аргумента. Во-первых, она сказала, что это не экспонат из музея, а её портрет, написанный львовским художником — ведь тётя Циля и мама были внешне схожи, как две капли воды… Откровенно говоря, я ещё и по этой причине повесил портрет тёти Цили — она напоминает мне мою покойную маму…

— А второй аргумент? — Герцог от нетерпения заёрзал на кровати.

— Деньги… Пришлось дать огромные деньги украинским пограничникам и таможенникам, чтобы картину разрешили вывезти из Советского Союза…

После смерти моих родителей я кое-что вывез из Триеста, в том числе и портрет…

— Послушай, Густав, а тебе, случайно, не известна судьба остальных детей твоего деда, Семёна Портного? Ты не поддерживаешь с ними отношений?

— Не с кем поддерживать, Юлик, — немцы расстреляли всю семью, проживавшую в Бердичеве… Уцелел лишь один. В разговоре с мамой тётя Циля как-то обмолвилась, что после её бегства из Бердичева то же самое сделал и самый старший сын Семёна Портного — Аркадий. По слухам, его видели в Одессе. Он устроился учеником то ли к ювелиру, то ли к часовому мастеру, в общем, не помню… А жив ли он сейчас — не знаю. Признаюсь тебе честно — я никогда не предпринимал попыток разыскать его, я зарабатывал деньги. Кроме того, я ведь никогда не видел его. Ну и что с того, что мы с ним родственники по крови, мы всё равно совсем чужие друг для друга, потому что выросли и сформировались как личности в разных мирах. У нас разные интересы, взгляды на жизнь, да мало ли…

При этих словах Герцог спрыгнул с кровати и в каком-то диком возбуждении стал безостановочно вышагивать по комнате, время от времени покачивая головой и что-то бормоча себе под нос.

— Юлик, что с тобой происходит?! На тебе лица нет, ты посмотри на себя в зеркало, ты бледен, как смерть! Что случилось, Юлик? Тебе плохо?!

Зильберман вскочил с кресла и с силой обнял Герцога за плечи. Тот сразу обмяк, по его щекам градом покатились слёзы. Размазывая слёзы по щекам одной рукой, другой он обхватил Густава за шею:

— Мне, Густав, и плохо, и хорошо… Плохо от того, что мы так поздно встретились, а хорошо от того, что всё-таки эта встреча состоялась! Сядь, иначе ты упадёшь от того, что я тебе сейчас скажу… Густав, мы с тобой — двоюродные братья! Тот старший брат тёти Цили по имени Аркадий — мой родной отец, который и до сих пор живет в Одессе… Он рассказывал мне, как вслед за своей сестрой бежал из Бердичева в Одессу, как очень долго разыскивал её потом по всей Украине, будучи уверенным, что до Польши ей не добраться… Но так и не нашёл — ведь он разыскивал Цилю Семёновну Портную, а она к тому времени уже стала Олесей Семёновной Кшишевской…

— А почему же ты «Герцог», да ещё и «Львович»? — не до конца веря услышанному, спросил Зильберман.

— Когда мне было шесть лет, моя мать, заядлая театралка, влюбилась в режиссера Мариинского театра Льва Герцога. Он тогда давал гастроли в Одессе. Несмотря на моё сопротивление, она увезла меня в Ленинград. Режиссер усыновил меня, и я из Юлия Аркадьевича Портного превратился в Герцога Юлия Львовича. Я несколько раз предпринимал попытки вернуться в Одессу, убегал из нового дома, который был мне чужд и отвратителен, но каждый раз милиция снимала меня с поезда и возвращала в Питер… Несколько лет назад я виделся со своим родным отцом — у него претензий ко мне нет, только к своей бывшей жене, то есть к моей матери. Но как говорится: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего». Матери уже давно нет в живых, как и моего отчима тоже… Так что, Густав, из родных у меня в живых остались только ты и мой отец. Да! Ещё Ирма… Ну как тебе сюжетец? Теперь ты готов продать наши истории в какую-нибудь кинокомпанию или книжное издательство?

— Н-да, задал ты мне задачу… Надо подумать над этим… Но думать буду, когда приду в себя, а сейчас, Юлик, мы должны с тобой осушить, как минимум, пару бутылок отборного французского шампанского, не возражаешь, брат?

— Наливай!

Вдруг Герцог услышал, как кто-то снаружи начал царапать дверь, затем послышались глухие удары, как если бы этот некто пытался открыть дверь своим телом.

— Что это? — Юлий недоуменно посмотрел на Густава.

— Не что, а кто! Это — мой кот по кличке Непал. Он рвётся, чтобы поприветствовать меня.

— А где же он был, почему мы его не видели раньше?

— Шастал где-то по своим кошачьим заморочкам. Знаешь, сколько в округе жаждущих самца кошек? Тьма-тьмущая! И всех их надо оприходовать. А кому, как не «Непалу» этим заниматься — он же у меня гигант, по части сексуальных игрищ он любому местному коту даст сто очков форы вперёд… Да ты сам его сейчас увидишь, — сказал Густав, направляясь к двери.