Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

– А кто тебе больше по душе – Хэмфри Ван Вейден или Волк Ларсен? – спросила Майя (практически сразу мы все стали ее так называть).

– Волк Ларсен! – сорвавшимся от волнения голосом ответил я.

Впервые за три года я изменил своему выстраданному конформизму. Опять пошел в атаку на реальность. Но врать Майе было невозможно! Она не просто верила каждому слову, она ценила это слово, она играла с ним, как проголодавшийся человек, который подбрасывает горячую печеную картошку в ладошках, предвкушая ее чудесный вкус и аромат. Вступая в спор, она словно ожидала и хотела, чтоб ее переубедили! Извольте, вам слово! Ах, не можете?! Представляете, что чувствует мужчина, когда женщина, распахнув ноги, спрашивает в гневе: «Не можешь?!»

– Волк Ларсе-е-ен! – протянула она не то с удивлением, не то с восхищением. – Сильная личность. Красавец! Силач! И даже умница. Интересный выбор. Обязательно поговорим с тобой о нем.

В Майю влюбились все. Плохие оценки она не ставила, хорошими не разбрасывалась. В учебник, похоже, не заглядывала, в методички, уверен, тоже. Поговаривали, что ее привела директор школы, они были подругами. На уроке Майя, если не сидела верхом на парте, то бегала по рядам, жестикулируя руками. Вместе с девчачьим лицом она унаследовала и тонкий девчачий голос.

– В Печорина невозможно не влюбиться! Он – демон! Искуситель! Кстати! Печориных полно и в наши дни. Представьте, моя подруга влюбилась в Печорина в институте. И он был из деревни, можете себе представить? А она из интеллигентной ленинградской семьи. Зачитывалась Пастернаком, не вылезала из Эрмитажа… А он на лекцию мог прийти в кирзовых сапогах и тельняшке. Но врать не буду – красавец! Умен. Смел. Честолюбив! Честолюбие и было причиной его бесконечных любовных упражнений. А ну-ка, девочки, давайте внимательно посмотрим на наших мальчиков: есть ли среди них Печорин? Ау! Печорин, где вы?

Некоторые взоры, в том числе и приятные, обратились ко мне, другие к Мишке Красильникову. Рыстов высокомерно сложил на груди руки. Мальчишки вообще заволновались.

– Оленька, ты хочешь что-то сказать?

– Майя Михайловна, по-моему, мальчишки все не против поиграть в Печорина. Ходят, задрав нос… а сами из себя ничего не представляют.

– Ого! – забурлили мальчишки.

– А сами-то!

– Воображалы!

– Можно подумать сама – княжна Мери!

– Аристократка!

Оля с торжеством и презрением смотрела на этот бунт.

– Я может быть и не аристократка, а вот ты Сиваков – дремучий лапоть!

– А я в Печорины и не хочу! Он урод!

– Я вот одного не понимаю, – задумчиво молвила Майя, – а зачем Печорину, мужчине вообще, нужны женщины? Много женщин?

– Ну-у-у, – загудел класс, – кто ж его знает…

– Бабник!

– Похоть!

– Кобель! (ха-ха-ха!)

– А, по-моему, – это опять все та же Оля, – у него были комплексы, Майя Михайловна. Его обижали в детстве, вот он и мстил. Но признаться в этом не мог. Поэтому и придумывал романтические образы…

Эта Ольга мне здорово нравилась, если честно. Красивая была, но уж больно дерзкая. Я бы ее соблазнил, если б был Печориным. Только вряд ли, думаю, после этого я бы ее бросил.

Моя любовь к Волку Ларсену в то время была несколько невротичной и какой-то женской. Меня восхищала его сила, смелость и даже грубость, но я хотел, чтобы со мной он был нежен и добр. Мне хотелось спасти его теплом своей дружбы, распахнуть его сердце врачующему свету своим благородством и бескорыстной любовью. Я хотел, чтобы он уважал и восхищался мной. Для этого я совершал в своих фантазиях подвиги. Для этого спасал его самого от смерти и врагов. Об этом трудно было рассказать Майе, но она, кажется, и так поняла меня, когда – как и обещала – осталась со мной поле урока, чтобы поговорить.

– Мишаня, я тебя ни в чем не буду переубеждать. Ты еще встретишь Волка Ларсена в своей жизни. Встретишь и ужаснешься. В настоящей жизни они не столь привлекательны, как у Джека Лондона. И не столь умны. Знаешь, давным-давно один английский судья вынес смертный приговор знаменитому пирату, а в заключение сказал: «Я знал, сэр, что вы большой злодей, но я не знал, что вы еще и большой дурак».

Я запомнил и еще одну мудрость, которую заложила мне в голову Майя Михайловна в том разговоре: «Миша, избегай делать гадости! Гадость, как вредная еда. Иногда вкусно. Иногда очень хочется что-нибудь солененького, перченого. Но вредная еда накапливается в организме и с возрастом убивает его. Так и гадости, накапливаются в душе и отравляют жизнь, убивая счастье!»

Господь послал Вас, Майя Михайловна! В самое нужное время! Вы были настоящим Учителем! Равви! Теперь я понимаю, почему Оксфорд и Кембридж дерут большие деньги за обучение. Их преподаватели стоят дорого. Иначе и быть не должно. Хороший учитель стоит гораздо больше, чем самый дорогой автомобиль!

Глава 25. Выпускной

Я до сих пор считаю, что в жизни каждого человека главным транспортным узлом, из которого выходит вся его дальнейшая судьба, является учебное заведение после школы. Не только профессия и карьера, но и друзья, семья, образ жизни и мыслей – все, все, все! – определяет вуз техникум или ПТУ. Это самый главный, самый ответственный выбор в жизни.

Я выбрал факультет журналистики ЛГУ. В июне прошли выпускные экзамены в школе. Готовился я к ним в полном соответствие с новой Программой Жизни, которую принял после шестого класса. Перед каждым экзаменом я вручал учительнице разрисованный лист бумаги, на нем красивым почерком были выведены мои стихи. Признание в любви. К учительнице. К предмету. К школе. Иногда к советской стране. Сейчас мне трудно в это поверить, стыдно представить, но – было, было! Стихи были чудовищно сентиментальные, пафосные, масляно-лживые, я сочинял их по утрам, на свежую голову и вручал каждой учительнице за день до экзамена, чтоб ее успело пронять за ночь. Не знаю, сработал ли метод или просто я хорошо подготовился, но все экзамены я сдавал на отлично. Я был любим. Выходил к доске и меня встречали улыбками: «Давай, Мишаня! Мы тебя любим!» Я улыбался в ответ: «Знаю, что любите. И я вас люблю! Только вот волнуюсь немного!» Пять баллов!

Эх, Мишаня, Мишанюшка…

На выпускном вечере я здорово надрался с Коноваловым. Сначала мы вмазали по два стакана портвейна в детском садике. Остальное поместилось в резиновую литровую грелку, которую я пронес в школу сквозь бдительные кордоны учителей и родителей под ремнем на животе, а потом спрятал на четвертом этаже под батареей.

Девчонок наших было не