Загадка Белой Леди - Дмитрий Вересов

На крик едва сохранявшей присутствие духа Блумардины сбежалась стража, а следом, еще до появления великого герцога, явился зеленый монах отец Лоско. Он молча взял ее тонкую девичью руку и держал до тех пор, пока не пришел герцог Эудо с лицом, почерневшим, как пожарище. Три рыцаря и Хадевийк, застигнутые известием в своих постелях, тоже вышли на барбакан, и черные хлопья пачкали их белые рубашки и неубранные волосы. И так все семеро стояли они, глядя кто на землю, кто в небеса, и никто не решался произнести ни слова.

– Мир праху ее, – наконец сурово провозгласил отец Лоско.

И тогда застонал, обхватив руками голову герцог Эудо, не уберегший дочь лучшего своего друга, заплакала добросердечная Хадевийк об еще одной жертве страшной заразы, стиснул перила грозный Барюэль, закрыл лицо руками от подобной несправедливости добрый Танхельм и прикусил губы прекрасный Монсорд, которому не суждено было больше наслаждаться прелестями графини Алеччо. И только Блумардина стояла неподвижно и молча, чувствуя, как немеет ее рука от железных пальцев зеленого монаха и душа отлетает в серое небо печальной, но свободной птицей-кречетом.

А спустя четверть часа, выполняя требование отца Лоско, рыжекудрую Блумардину заперли в отдаленных покоях замка Массенгаузен, не дав ни служанки, ни мягкой постели, ни лютни, ни шелка для вышивания. Слышала она, как где-то далеко по-прежнему раздаются музыка и песни, обоняла горький запах серных факелов, ела протертую с чесноком чечевицу и каждый день терпела появление отца Лоско.

Зеленой тенью далеких болот вставал он у дверей и, протянув ей распятие, требовал признания.

– Я невиновна в смерти графини, – твердила Блумардина, рассыпая по голому полу спутавшиеся кудри. – Я невиновна.

И тогда отец Лоско начинал говорить ей о том, как наслаждаются рыцари и Хадевийк, как цветет амариллис в лугах над рекою, как скоро закончится страшная болезнь, власти которой положен предел в сорок дней, – и какая прекрасная жизнь начнется тогда для всех. Для всех, кроме нее, нераскаявшейся грешницы и вечной затворницы.

Мочила слезами рваную рубашку Блумардина, но все так же твердила только одно:

– Я невиновна, святой отец. Я невиновна.

Тогда однажды в неурочный час, когда Блумардина спала крепким сном, отпер дверь зеленый монах и толкнул в ее комнату маркиза Монсорда с глазами ясными, словно фиалки в весеннем лесу.

И долго говорил ей Монсорд о любви, сплетая золотые сети и шелковые силки, долго целовал кончики пальцев, и сдавалось бедное сердце Блумардины, но когда сквозь серую пелену дыма робко просочились первые лучи зари, он увидел, как исхудала несчастная Блумардина, какими серыми стали ее щеки, какими тусклыми косы, и отступил в отвращении, и застучал кулаками в запертую дверь.

А когда он ушел, поняла Блумардина, что больше не нужен ей мудрый корень аконит и никогда уже не потребуется. И впервые не с торжеством, а с сожалением вспомнила черную западную рощу.

В тот же день, впервые после смерти графини Алеччо, снова спустился в ясеневый зал герцог Эудо, и замерли три рыцаря и ясноликая Хадевийк, ибо голова герцога стала белой, как пепел, толстой пеленой покрывавший окрестности замка Массенгаузен.

Герцог Эудо тяжело опустился в высокое кресло.

– Смерть меняет обличья и все же проникает в мой всегда бывший неприступным замок, но тем живее должны вы веселиться и тем пытливей искать ответ на вопрос патриарха священных ведант. Нынче настал срок очередного ответа – готовы ли вы, мои верные рыцари и несравненная Хадевийк?

Растерянно переглянулись Монсорд и Танхельм, опустила ресницы Хадевийк, и жадно впился глазами во всех четверых зеленый монах у камина.

Но тряхнул смятыми от бессонной ночи волосами маркиз Монсорд и, смело подбоченясь, встал перед герцогом.

– Любовь есть желание совершенства, но все в этом мире имеет изъян или до поры до времени таит его в себе. Меркнет блеск глаз, выпадают зубы, секутся кудри… И сама любовь ведет нас к могиле, потому и больше в ней смерти, чем жизни, отравы, чем излечения, и губит она людей вернее, чем меч и стрела, клыки хищника и мор.

Прикрыл глаза ладонью герцог Эудо и тихо покачал серебряной головой, но досадой и яростью вспыхнули глаза отца Лоско, ибо понял он по речам маркиза Монсорда, что ничего не добился тот от заточенной Блумардины.

И той же ночью, войдя к пленнице, зеленый монах сказал:

– Во всем мне на исповеди признался маркиз Монсорд, и грех твой увеличился вдвое, нечестивая развратная Блумардина. И кара твоя будет тяжелей вдвойне, если не покаешься мне во всем.

Но она стиснула исхудавшие руки и по-прежнему повторила сухими губами:

– Святой отец, я невиновна, невиновна.

А еще через ночь монах втолкнул в отдаленные покои со сгнившей соломой ясноглазую Хадевийк. Неслышно опустилась она на колени пред жалким ложем изможденной затворницы и провела рукой по грязным кудрям, потерявшим свой золотой блеск.

– Неужели Господь смилостивился и послал тебя мне? – прошептала Блумардина, давно потерявшая сон и спутавшая день и ночь.

– Увы, добрая сестра моя, я здесь по приказу отца Лоско, ибо нет такой силы, чтобы могла отказать всемогущему Ордену иезуитов.

– Что же он хочет от тебя, мужественная Хадевийк?

– Губы мои отказываются осквернить их той мерзостью, что требовал он в своем намерении добиться твоего признания и предать тебя в руки священной инквизиции. Но я знаю, что ты была и остаешься самой чистой, самой разумной, самой добродетельной дочерью Ингардии, а потому я скажу отцу Лоско, будто исполнила его требование и провела с тобой ночь в недозволенных ласках, но вместо этого я дам тебе вот что… – Страшная судорога исказила заострившееся лицо Блумардины, ибо на розовой ладони Хадевийк черным глазом сверкнул обсидиан в серебряном кольце Метхильды. – В то утро, когда верный Шарло принес то, что осталось от нашей бедной сестры, в суматохе кольцо соскользнуло со съежившегося пальца и закатилось под край моего платья. Делая вид, будто отцепляю соломинку от подола, я зажала кольцо в руке и, принеся к себе, спрятала.

– Но чем может помочь мне это кольцо? И разве, обнаружив его у меня, отец Лоско не обвинит меня еще и в убийстве юной Метхильды?

– Не знаю, сестра моя, не знаю. Зато все знают, что Метхильда была дочерью великого мага Атбу и сама знала немало. Может быть, и ее кольцо откроет тебе что-нибудь важное для твоего спасения – а больше мне нечем тебе помочь. Прощай, бедная сестра моя, возможно, мы видимся с тобою в последний раз.

С этими словами поднялась с колен благородная Хадевийк, поцеловала Блумардину в серые губы и ушла, оставив после себя запах лаванды и кольцо погибшей Метхильды.

А когда на следующий день герцог Эудо потребовал к себе отца Лоско, дабы получить от него обычный подробный отчет о девице Блумардине, обвинявшейся в убийстве и блуде, глашатай, юный Марджиотт сообщил, что зеленый монах найден у себя мертвым. И что члены его сведены судорогой, грудь расцарапана, а крест на груди изгрызен.