Шанс - Наталья Турчанинова

У самой воды каменная поверхность заросла острыми двустворчатыми ракушками и бурыми клоками водорослей.

Выше скала была шершавой, ноздреватой и отливала зеленью, словно старый сыр, забытый на самой нижней полке погреба. Невысокая, выступающая прямо из моря, она действительно походила на чей-то огромный перст. Даже в полнолуние, когда приливы становились особенно сильными, даже во время ноябрьских штормов, когда валы морской воды с ревом атаковали берег, Палец одиноко торчал из воды, и именно сюда сейчас взбирался Тил.

Он знал его как облупленный — вот здесь небольшой уступ, сюда всегда можно опереться ногой, а вот там, прямо над выемкой, так похожей на человеческий череп, живет не нуждающаяся в воде раковина, острая как бритва, и не стоит совать туда руки, если, конечно, не хочешь остаться без них.

До площадки Тил добирался долго, и когда оказался на плоской вершине, где едва могли усидеть два человека, кроваво-красное, остывающее после целого дня небесного путешествия солнце почти достигло горизонта.

Юноша сел на площадку, свесил ноги и посмотрел вниз.

Сразу же за Пальнем начиналась глубина и коралловый барьер, о который разбивались не достающие до берега волны. Сейчас над морем властвовало полное безветрие, и даже начавшийся прилив едва ли мог приказать волнам перейти с ласкового шепота на грозный рокот. Морская вода сегодняшним вечером казалась чуть зеленоватой и совершенно прозрачной. Каменистое бело-коричневое дно, мертвые остовы кораллов, снующие туда-сюда стайки радужных рыбок, добывающих себе вечернее пропитание. Вот взмахнул крыльями скат песочного цвета, вот мелькнуло темное продолговатое тело морской щуки. Тил любил наблюдать за подводными обитателями, это скрашивало ожидание перед песней.

Море возле клонящегося к закату солнца приобрело лиловый цвет и теперь сливалось с небом, которое возле самого горизонта горело остывающей сталью. Последние солнечные лучи окрашивали животы редких облаков в розовый цвет.

Красиво, очень красиво. Тил несколько раз хотел привести Мийку на Палец, но каждый раз девушка ему непреклонно отказывала, страшась Холодной крови.

Этого Тил никак но мог понять. Почему люди боятся сирен? Ведь морской народ никому не желает зла, а эта сирена даже спасла Тилу жизнь и уж точно никогда не причинит вреда его любимой! Но Мийка, в очередной раз выслушав историю о том, как сирена вытащила Тила из штормового моря, лишь огорченно качала головой и уходила.

Жители городка называли морской народ Холодной кровью и не очень-то его любили. В тавернах, среди моряков и рыбаков о сиренах ходили самые разные истории, слухи и байки. В основном страшные и темные. О том, что своей песней сирены крадут души молодых парней. Что они насылают на неугодные им корабли безжалостный шторм. Что они завлекают неосторожных моряков на дно и пьют их горячую кровь.

Проведите вечерок в том же «Золотом якоре», и вы услышите огромное количество жутких и большей частью нелепых историй о Холодной крови. Нелепость нелепостью, сказки сказками, но даже Тил, водивший дружбу с одной из морского народа, знал четыре прописные истины. Во-первых, сирены никогда не нападают на людей первыми. Во-вторых, если кто-то из людей убил сирену и у преступника хватит мозгов подойти к морю, Холодная кровь утянет его в глубину. В-третьих, в теле каждой сирены спрятана бесценная жемчужина, но мало кто осмеливается добыть ее, вполне здраво опасаясь проклятия Морского короля. И наконец в-четвертых, сирены чувствуют приближение убийцы, и умертвить кого-то из морского народа — очень сложное дело. У человека есть всего лишь несколько секунд, прежде чем сирена прочтет его мысли.

Люди боялись, проклинали, ненавидели, но не решались связываться с морским народом. И Тила не любили именно за то, что он не боялся сирены, и даже (спасите боги его заблудшую душу!) слушал пение Холодной крови. И с каждым годом жители городка все чаще повторяли, что с Тилом не все в порядке.

Мальчишеская глупость, заставившая Тила пуститься на утлой лодчонке в штормовое море, стоила ему жизни. Он умер, перед этим вдосталь нахлебавшись горькой морской воды, и если бы не песнь сирены, вернувшая его к жизни… Тил старался не думать, что бы с ним произошло, не окажись поблизости одной из морского народа. Уж точно он не сидел бы сейчас на Пальце, никогда бы не встретил Мийку и не влюбился бы в нее без памяти.

Тогда Тил пришел в себя уже на берегу, так и не поняв, кто его спас. Продрогший и слабый, как новорожденный котенок, он лежал на холодных камнях и слушал рев взбесившегося прибоя за спиной. Он нашел в себе силы подняться и доковылять до дома. Дорогу назад юноша помнил смутно — непрекращающийся ливень, боль в груди, постоянный изматывающий кашель, в любой момент готовый вывернуть его наизнанку. Кровать, до которой было как до луны. Кошмары вместо снов…

Но на следующее утро юноша проснулся совершенно здоровым. Он помнил горечь воды, чьи-то тонкие бледные руки, поднявшие его к хлещущему из свинцовых облаков дождю и живительному воздуху, нежное и непередаваемое по красоте пение. Списав воспоминания прошлого дня на ночные кошмары, Тил выбросил их из головы и возблагодарил богов за чудесное спасение. А через неделю ноги сами привели паренька на то место, где он едва не отправился к Морскому королю.

Она уже ждала его возле Пальца и, как только Тил оказался на берегу, запела ту же самую песню, что и во время шторма. Поначалу он испугался и даже хотел убежать от греха подальше, но песня сирены была такой прекрасной, что Тил очнулся только после того, как солнце утонуло в море. С тех пор каждое лето, когда морской народ появлялся у берегов королевства, переждав неблагоприятное время года в каких-то других, неведомых людям краях, Тил приходил на морской берег, забирался на Палец и ждал, когда приплывет его сирена.

Краешек солнца коснулся горизонта, море на мгновение полыхнуло оранжевой сталью, и Тил услышал знакомый плеск волн. Сирена подплыла к скале и, приветствуя Тила, ударила по воде рыбьим хвостом, взметнув в воздух тысячи брызг. В ответ он помахал ей рукой. Некоторые считают, что сирены божественно красивы, но эти «некоторые» ни разу не сталкивались с морским народом. Сирену, поющую Тилу песни, нельзя было назвать прекрасной. Также к ней не подходили слова, хорошенькая, милая, очаровательная и красивая. Худенькое молочно-белое тельце двенадцатилетней девочки заканчивалось серебристым рыбьим хвостом, тоненькие руки с перепонками, мокрые редкие волосы белого цвета, мелкие невыразительные черты лица, синие губы. С виду сирена настоящая утопленница, но вот ее глаза… Огромные, чарующие, вобравшие в себя цвет целого моря. Таких красивых глаз не было даже у Мийки.

— Как дела? — Тил задал сирене уже ставший привычным вопрос.

Она, как всегда, не ответила, лишь плеснула хвостом, а потом запела.

Песнь — чистая, словно холодное течение, гремящая, как надвигающийся девятый вал, прекрасная, будто черный жемчуг, тихая, словно морская гладь, зеркалом застывшая во время штиля, завораживающая и манящая, как истории старых рыбаков. В пении сирены сплелось веретено моря, нить неба и плач заходящего солнца. Она всегда пела одну и ту же песню, но Тилу никогда не надоедало слушать.