Святой Грааль. Во власти священной тайны - Ричард Барбер

Однако появление «Истории» в некотором смысле многим обязано стереотипам жанра романа. Так, книгу, содержащую рассказ об истории Грааля, приносит и показывает отшельнику ангел. Затем книга почти сразу же исчезает, и отшельник, как заправский рыцарь, отправляется на поиски таинственной книги. Путь ему указывает странное существо — помесь овцы с собакой и лисицей, с длинным львиным хвостом. Приключения отшельника типичны для похождений странствующих рыцарей. Точно так же, когда Иосиф становится первым епископом, текст истории весьма напоминает речь Девы Озера о рыцарстве, произнесенную ею при посвящении Ланселота в рыцари, а также наставления Мерлина, данные им Артуру при короновании.

В «Истории» и «Поисках» условности рыцарских романов трансформируются в нечто столь же странное, как и загадочное существо из приключений отшельника. Нам остается лишь гадать: читаем ли мы творение монаха, наделенного живой мирской фантазией, или же сочинение благочестивого мирянина, стремящегося приспособить свое излюбленное чтение к более высокой цели. Вторая версия, пожалуй, ближе к истине; мистическая традиция, вдохновившая автора на создание заключительных страниц, излагающих кульминацию поисков Грааля, — это плод трудов мирянина, который, как и описание поисков Грааля, весьма далеко отклоняется от официального учения Церкви. Кроме того, цистерцианцы были монашеским орденом, в котором важное место занимали рыцари-миряне; и независимо от того, считаем ли мы автором монаха или мирянина, он, вероятнее всего, принадлежал именно к этой среде — одновременно и рыцарско-мирской, и монашеско-религиозной. Пожалуй, наиболее правильное прочтение «Поисков» — это не вмешательство богословия в литературу, а предельное расширение круга тем истории короля Артура. Видимо, нам уместнее рассматривать «Поиски» как творение рыцаря-энтузиаста, достаточно смелого, чтобы привнести в свое создание духовное измерение, беспрецедентное для любого другого романа той эпохи.

Это осмысление духовного и рыцарского наследия означает, что герой Грааля должен выражать идеалы земного и небесного воинства; ситуация еще более усугубляется вопросом о том, суждено ли ему обрести Грааль. В версии Кретьена Грааль — это один из эпизодов приключений исключительно Персеваля, подобно тому как копье — это прерогатива исключительно Гавейна. Всякие поиски — это своего рода особая задача, исполнить которую по силам только одному конкретному рыцарю. Персевалю не удается исполнить ее с первого раза, ибо он не догадывается задать роковой вопрос во время первого приезда в замок, а Гавейну — потому что он должен оправдаться в обвинении в убийстве своего спутника-рыцаря. В статусе Персеваля как искателя приключений нет ничего особенного; то же самое относится и к герою «Перлесво». Как мы уже говорили ранее в этой главе, идею предопределения первым выдвинул Робер де Борон, создатель богословского романа. Следствием этого явился образ Галахада, героя, предопределенного судьбой, который с самого начала избран обрести Грааль. Это часть его роли как отображения Христа, избранного принести искупление роду человеческому.

Христос в образной системе Средневековья изображался как рыцарь, сражающийся за искупление мира. Рыцарь Грааля является и остается квинтэссенцией рыцаря; он может обрести путь к Граалю благодаря своей рыцарской доблести. Поистине доблесть Галахада в большей мере проявляется в противостоянии соблазнам и искушениям, нежели в реальных поединках. Концепция борьбы за обретение Грааля возвращает нас к «Парцифалк» Вольфрама фон Эшенбаха, где затрагивается идея предопределения, осложненная, можно сказать, наследственными притязаниями Парцифаля на Грааль. Все эти элементы присутствуют и во французских повестях, в которых очень и очень многое объясняется происхождением Галахада от Иосифа Аримафейского. Однако у Вольфрама Парцифаль является не потомком. библейского персонажа, а наследником первого хранителя Грааля, рыцаря, избранного за чистоту своей жизни. Таким образом, мы имеем противоречивые указания на то, каким образом можно обрести Грааль: «всякий, кто призван обрести Грааль, должен добыть славу своим мечом»; «поистине, никто не сможет обрести Грааль, за исключением того, кому волей Неба предназначено найти его»; «по Божьей милости я унаследовал Грааль». Два из этих факторов — главные движущие силы феодального общества: воинская доблесть и наследственный статус; третий — Богоизбранность, которая отличает рыцарей Грааля от всех прочих героев романов.

Робер де Борон в своем романе говорит о «тайнах Грааля», и это навело многих современных исследователей на мысль о том, что в старину существовал некий утраченный источник или тайное предание, связанное с Граалем. Упоминания о нем можно проследить вплоть до самого начала возникновения истории о Граале, но если проанализировать сохранившиеся свидетельства более внимательно, то эти ссылки на древние книги и тайны окажутся совсем не тем, чем они представляются на первый взгляд. Даже в «Повести о Граале» Кретьен дважды упоминает о некой книге, полученной им, и в первый раз, в прологе своей повести, он вполне определенно называет свой источник «Сие — история и повесть о Граале, рассказ о коем в книге он обрел»[191]. Второе упоминание фигурирует в описании таинственного вестника, который явился, чтобы упрекнуть Персеваля за то, что тот не осмелился задать вопрос о Граале. Здесь Кретьен ссылается на источник, к авторитету которого апеллирует: если «правдивы словеса старинной книги» (devise). В других местах он использует оборот: «как гласит история (estoire)». Слово estoire часто использовалось историками, пишущими по-французски, и помимо своего первоначального смысла, означающего «повесть» или «повествование», приобрело более конкретное значение — «повесть об истинных событиях», и в этом значении оно употребляется в разного рода исторических сочинениях. Так, слово estoire присутствует в конце описания рыцаря, которого победил Персеваль и которого сам Кретьен называет «прекраснейшим рыцарем на свете». Встречается оно и в описании замка Грааля, в том месте, где в залу вносят стол из резной кости, и там, где Персеваль признается, что утратил память, и там, где описывается приезд сэра Гавейна в прекрасный замок[192]. Во всех этих случаях обращение к источнику имеет место в ситуации, когда происходит нечто особенное и невероятное. Термин estoire — фиктивный прием, используемый с целью преодолеть наше недоверие путем обращения к более авторитетным источникам.

Писатели XII в. особенно остро чувствовали ответственность за сочинение историй, на которые они не имели «права». Так, философ Аделяр Батский сетовал, что, если ему хотелось сказать что-то новое, свое, он был «вынужден в угоду господствующему консерватизму века сего скрывать это под псевдонимом и приписывать автору, считающемуся непререкаемым авторитетом». Если мы обратимся к другим романам Кретьена, мы в каждом подобном случае найдем заявление, что нижеследующий текст заимствован из некоего письменного источника. Правда, в «Ланселоте» возникают сомнения относительно того, книга ли это: дело в том, что Кретьен заявляет, что сюжет и его надлежащая трактовка принадлежат графине Марии Шампанской. В «Клижесе», бесспорном плоде его собственного воображения, ибо и персонажи, и коллизии этой поэмы неизвестны по другим источникам, он весьма вольно обращается с идеей об авторитетном источнике: его повесть заимствована из книги, хранящейся в библиотеке церкви Сен-Пьер в Бьювэ.