На границе тучи ходят хмуро... - Алексей Кулаков

– К сожалению, я не смогу надолго задержаться в Берлине, поэтому как вам удобнее, герр Круп? Вы пришлете ко мне своего юриста с бумагами или я к вам своего?

– С вашего позволения, князь, пусть будет мой.

– Тогда буду ждать и с нетерпением.

– Позвольте один нескромный вопрос. Ваш компаньон… Нет-нет, я никоим образом не выпытываю ничего касательно его личности. Но все же, развейте мое недоумение. Даже если он один из великих князей, зачем ему конфиденциальность? Ведь развитие вашей промышленности есть очень хорошее дело. Насколько я знаю, ваше правительство очень благожелательно относится к таким начинаниям?

– Все, что я могу сказать, – это то, что мой компаньон является не последним лицом в кабинете министров. Скажу даже больше: я представляю интересы группы таких лиц. Теперь вы меня понимаете?

– О! Вы не услышите от меня более ни одного вопроса на эту тему.

«Обрадовался! Думаешь, компромат заимел? Ну-ну».

– Надеюсь, что наше сотрудничество будет долгим и взаимовыгодным. Всего наилучшего, герр Крупп!

Всю обратную дорогу (на этот раз более короткую, потому как не через просторы Австро-Венгрии) Александр прокручивал в памяти все свои действия в Вене в поиске «слабых» мест. И кое-что все же нашел: если венские жандармы пройдутся по столичным банкам и устроят опрос на тему недавних крупных вложений. Но ведь он был в другом облике и пару раз случайно «проговорился» о важных документах. А второе – это если какой-нибудь очень сообразительный сыщик вроде Шерлока ибн-Холмса возьмет и сопоставит даты ограбления и прибытия-убытия молодого одинокого аристократа из Российской империи. Но опять же весьма сомнительно, он ведь не один аристократ в главном городе двуединой монархии, и уж очень большой объем статистики надо будет переворошить. В газетах же о «Венском ограблении» писали все кому не лень – и ничего правдивого. Предположения и версии были на любой вкус: от банды польских повстанцев до бомбистов-террористов. В промежутке между двумя этими вариантами попадались: уголовные версии, версии о причастности работников самого банка, мошенничестве… Чего только не попадалось! Полиция клялась и грозилась поймать всех грабителей и хвалилась успехами в этом деле, а заодно заверяла, что нипочем не допустит подобного впредь!

«Значит, Есю все же отловили. Он хоть успел насладиться честно заработанными? Судя по некоторым деталям и рассуждениям газетчиков, мои заявления в банке не остались незамеченными и польский след – основная версия. Нда. Не о том думаю. Впереди испытание посложней и поопасней недавнего дела. Тетя своего племянника как облупленного знает».

В Рязань поезд прибыл поздней ночью. Настолько поздней, что через три часа уже и солнышко должно было взойти.

«Поместье тети в Иванеево… Нет, в Ивантеево. От Рязани двадцать верст. Изрядно».

С рассветом привокзальная площадь оживилась. Появились первые торговцы-коробейники, вкусно запахло из пары едален и небольшого бистро, засуетились железнодорожники в преддверии очередного поезда. И экипажей побольше стало – их владельцы скучковались в небольшую толпу и развлекались разговорами. Выбрав по виду самую резвую конягу, Александр молча уселся на скрипнувшее кожаное сиденье подрессоренного фаэтона.

– Куда изволите?

– В Ивантеевку.

– Далековато будет, вашбродь.

– Пять рублей устроит?

Вместо ответа обрадованный «таксист» залихватски свистнул, понукая своего жеребца. Сначала кончился город, потом пригороды, а потом потянулся однообразный сельский пейзаж. Пассажира на солнце немного разморило, и он едва не уснул, тем более что теплый ветер с запахом свежескошенной травы, мерная качка повозки и ритмичный стук подков по грунтовке действовали как хорошее снотворное.

– Ваше благородие!

– А! Приехали?

– Энто… куды далее править?

– К усадьбе и правь, голубчик. Далеко еще?

– Да не. Эвон крыша дома господского ужо показалася.

Пока подъезжали к двухэтажному деревянному дому, Александр напрягал и расслаблял тело, стряхивая сонную одурь. Заодно слегка погримасничал, готовясь улыбаться – много, радостно и, самое главное, искренне.

«Господи, только бы обошлось».

Так он не волновался уже давно. Но вместо тети на крыльце показалась…

«Тетке лет пятьдесят, сестре двадцать недавно исполнилось. Тогда кто?»

– Батюшки-светы, Александр Яковлевич пожаловали!

Кто бы она ни была, но гостя узнала сразу и безошибочно и моментально обрадовалась.

– Сенька!

Появившийся на крик коренастый мужичок молча ухватил чемодан и исчез с ним в глубине дома.

– Вытянулися-то как! Вот Татьяна Львовна с Анной Петровной обрадуются, они вас так ждали.

– А где же сама тетушка?

– Так оне с час назад к Харокиным с визитом отправилися, но к полудню непременно назад.

– Понятно. Может…

Александр кивнул на дом, вопросительно поглядев на свою безымянную (пока!) собеседницу.

– Ой! Что же это я! Милости просим!

Проводив поручика до его личной (о как!) комнаты, женщина побежала распорядиться о ванной.

«Мою домохозяйку напоминает».

Комната была какая-то нежилая. Узкая кровать с горкой подушек и толстой периной, два тройных бронзовых подсвечника с короткими обрубками свечей, в дальнем углу помесь письменного стола и шкафа – и столешница есть, и множество шкафчиков и полочек над и под ней. Керосиновая лампа на подоконнике, стены затянуты в светло-синюю ткань, на полу тонкая войлочная дорожка. Очень удобное даже на вид кресло, обтянутое гобеленовой тканью, графинчик с водой.

«И ночной горшок под кроватью. Какая прелесть! Словно в сказке очутился. Наверное, тут и не спал никто после того, как племянник уехал в Павловское поступать».

На дверном косяке обнаружились аккуратные царапины, а рядом с ними – цифры. Десять лет, одиннадцать, тринадцать. Еще очень много было вязаных кружевных салфеток и кисейных платков-накидушек – на спинке стула, на подоконнике, на подушках, на одеяле. И цветы везде. Легкий перекус окончательно добил Александра, и он задремал прямо в кресле, успев только слегка расстегнуть китель и ослабить портупею.

Свет. Яркий, ослепительный, но не обжигающий, скорее ласково-теплый. Пронзительная синева неба, тихий шелест волнующейся под ветром травы и смех – беззаботно-счастливый. Его смех… Тонкие руки сестры Ани. Он иногда звал ее Анечкой, а она его, по-детски еще шепеляво, Шашей, отчего он постоянно хихикал.

Из сна его выкинуло резко, ударом лютой боли в виски. Она все нарастала и нарастала, буквально иссушая разум, и даже транс не помогал – эта боль с легкостью проламывала лед безразличия и отстраненности, пульсируя уже по всему телу, пока… пока он не понял. Боли больше не будет – никогда. Последний кусочек чужой памяти растворился в нем, последний привет от бедного юнкера Агренева. Теперь стали вполне понятны необъяснимые прежде приступы боли. Это чужая память, последние следы старого хозяина тела «усваивались» его разумом. Размышления резко оборвались, стоило только услышать через неплотно прикрытую дверь негромкие женские голоса: