Аня из Авонлеи - Люси Мод Монтгомери

— О, я думаю, она не стала бы возражать! Ведь ты прошел пешком такой долгий путь. Это совсем другое дело, — сказала мисс Лаванда, обменявшись веселым взглядом с Аней поверх темной кудрявой головки Пола. — Я тоже думаю, что есть в неположенное время — крайне вредно. Именно поэтому мы и делаем это в нашем домике. Мы — Шарлотта Четвертая и я — живем, не считаясь с общепринятыми представлениями о разумном питании. Мы едим всевозможные неудобоваримые блюда каждый раз, как нам случится о них подумать, — и днем и ночью — и цветем, как розы. Конечно, мы полны намерений исправиться. Когда мы читаем в газете очередную статью, убеждающую нас не есть какое-нибудь из тех блюд, которые мы особенно любим, мы аккуратно вырезаем ее и вешаем в кухне, чтобы не забыть об этом. Но почему-то мы не вспоминаем об этой статье, пока не съедим это самое блюдо. Но… ничто еще нас не убило, хотя Шарлотта Четвертая жаловалась на страшные сны, после того как однажды мы съели на ночь пончики, миндальный пирог и фруктовый торт.

— Бабушка дает мне на ночь только стакан молока и кусок хлеба с маслом, а в воскресенье намазывает на хлеб еще и варенье, — сказал Пол. — Поэтому в воскресенье я с нетерпением жду вечера… Но не только поэтому. У нас, на прибрежной дороге, воскресенье — очень долгий день. Бабушка говорит, что для нее он слишком короткий и что папа, когда был маленьким, тоже не скучал в воскресенье. Может быть, и мне воскресенье не казалось бы таким длинным, если бы я мог разговаривать с моими Людьми со Скал, но бабушка не одобряет таких занятий в воскресенье; поэтому я просто сижу и думаю, хотя, боюсь, мысли мои слишком мирские. А бабушка говорит, что в воскресенье мы не должны иметь никаких мыслей, кроме религиозных… Мисс Ширли сказала нам однажды в школе, что каждая по-настоящему красивая мысль может считаться религиозной и неважно даже, о чем эта мысль или в какой день она к нам приходит. Но бабушка считает, что религиозные мысли — это только мысли о проповеди и об уроках в воскресной школе. А когда бабушка и учительница расходятся во мнениях, я не знаю, что делать. Всем сердцем, — Пол положил руку на грудь и поднял очень серьезные голубые глаза на сразу же озарившееся сочувствием лицо мисс Лаванды, — я согласен с учительницей. Но понимаете, бабушка воспитала папу по-своему и добилась блестящих результатов, а мисс Ширли еще никого не воспитала. Конечно, она помогает воспитывать Дэви и Дору, но ведь трудно сказать заранее, какими они вырастут. Так что иногда у меня такое чувство, что безопаснее следовать бабушкиным советам.

— Безусловно, — согласилась Аня торжественно. — Хотя смею думать, что если бы твоя бабушка и я вместе серьезно занялись изложением и сопоставлением наших взглядов, то обнаружили бы большое сходство. Я полагаю, что мы с ней имеем в виду одно и то же, но выражаем это по-разному. Но конечно тебе лучше придерживаться ее способа выражения, ибо его справедливость подтверждена опытом. Нам придется подождать, пока вырастут близнецы, прежде чем мы сможем с уверенностью утверждать, что мой способ ничуть не хуже.

После чая они снова вернулись в сад, где Пол, к своему удивлению и восхищению, смог познакомиться с эхом, в то время как Аня и мисс Лаванда беседовали на каменной скамье под тополем.

— Значит, осенью ты уедешь, — сказала мисс Лаванда с грустью. — Мне надо бы радоваться за тебя, Аня, но я отвратительно и эгоистично печальна. Мне будет так не хватать тебя. Иногда мне кажется, что вообще не стоит ни с кем завязывать дружбу. Друзья появляются, а потом уходят из твоей жизни, оставляя рану, которая хуже, чем та пустота, что была до их появления.

— Это слова мисс Элизы Эндрюс, а совсем не мисс Лаванды, — возразила Аня. — Ничего нет хуже пустоты… а я совсем не ухожу из вашей жизни. Ведь есть на свете такие вещи, как письма и каникулы. Дорогая, вы выглядите такой бледной и усталой.

— О-хо-хо-хо! — усердно продолжал Пол, стоя на каменной ограде, — не все его крики были мелодичны, но назад они возвращались серебряными и золотыми звуками, в которые превращали их сказочные алхимики за рекой.

Мисс Лаванда сделала нетерпеливый жест своими красивыми руками:

— Я устала от всего… даже от эха. Ничего нет в моей жизни, кроме эха — прекрасного и насмешливого эха утраченных надежд и радостей. Ах, ужасно, что говорю такое, когда принимаю гостей. Просто я старею, а это мне вредно. Боюсь, к шестидесяти я стану ужасной ворчуньей. Но возможно, все, что мне нужно, это коробочка пилюль от хандры.

В этот момент Шарлотта Четвертая, которая куда-то исчезла после чая, вернулась и объявила, что на пастбище мистера Джона Кимбела красно от ранней земляники. Не хочет ли мисс Ширли пойти и набрать немного к чаю?

— Отлично! Земляника со сливками! — воскликнула мисс Лаванда. — О нет, я не такая старая, как предполагала… и не нужны мне никакие пилюли от хандры! Девочки, возвращайтесь с земляникой, и мы будем пить чай прямо здесь, под тополем. Я все приготовлю к вашему возвращению.

И Аня с Шарлоттой Четвертой отправились на пастбище мистера Кимбела — отдаленную зеленую поляну, где воздух был мягким, словно бархат, ароматным, словно клумба фиалок, и золотистым, словно янтарь.

— Ах, какой душистый и свежий воздух! — Аня вдохнула полной грудью. — У меня такое чувство, будто я пью солнечный свет.

— Да, мэм, у меня тоже. У меня точно такое же чувство, мэм, — закивала Шарлотта Четвертая, которая сказала бы то же самое, если бы Аня сообщила, что чувствует себя как пеликан на пустоши.

Каждый раз, когда Аня покидала Приют Эха, Шарлотта Четвертая спешила в свою комнатку над кухней, где перед зеркалом старалась говорить, смотреть и двигаться, как Аня. У Шарлотты еще не было оснований гордиться тем, что она преуспела в своих стараниях, но "усердие — мать удачи", как учили Шарлотту в школе, и бедняжка с излишней доверчивостью надеялась, что со временем ей удастся перенять и этот грациозный поворот головы, и эту мимолетную звездную вспышку глаз, и эту удивительную походку, напоминающую покачиваемую ветром гибкую ветку. Шарлотта Четвертая восхищалась Аней от всего сердца, хотя совсем не потому, что находила ее такой уж красивой. Прелесть алых щек и черных кудрей Дианы Барри была гораздо больше по вкусу Шарлотте, чем очарование лунного света сияющих серых глаз Ани и неярких, вечно меняющих свой оттенок роз на ее щеках. Но…

— Но я больше хотела бы походить на вас, чем быть красивой, — сказала она Ане откровенно.

Аня засмеялась, выпив из этой дани мед и отбросив жало. Она привыкла встречать со смешанным чувством те комплименты, которые делали ей. Общественное мнение никогда не было единодушным в том, что касалось Аниной внешности. Люди, которые слышали, как ее называют красивой, встретившись с ней, часто бывали разочарованы. Люди, которые слышали, как ее называют некрасивой, видели ее и удивлялись, где были глаза у тех, кто не нашел для нее слов восхищения. Сама Аня никогда не верила, что имеет право называться красивой. Глядя на себя в зеркало, она видела лишь бледное личико с семью веснушками на носу. Зеркало не могло показать ей ни неуловимой игры чувств, то и дело вспыхивавших розоватым освещающим пламенем в ее чертах, ни очарования мечты и смеха, сменявших друг друга в ее больших глазах. Не будучи красивой ни в каком строго определенном смысле слова, Аня обладала тем неизъяснимым обаянием и необычностью внешности, которые оставляли у всех видевших ее приятное чувство удовлетворения ее девичьей прелестью, со всем заложенным в ней потенциалом будущего развития. Самым привлекательным в ней была именно аура возможности, окружавшая ее, — та сила будущего совершенства, которая уже сейчас присутствовала в ней. Она, казалось, жила в атмосфере того, чему еще только предстояло произойти.