Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Он вернулся к себе и позвонил ей в Берлин. Поговорив минут десять и выпив крепкого кофе, он собрался с духом достаточно, чтобы принять какое-то решение. И этим решением было поскорей… увидеть Хелен. Для последнего, окончательного разговора.

Он позвонил ей, робко спросив, нельзя ли…

— Сейчас приду! — был резкий ответ.

Она вошла, села и, сразу закурив, сделала движение рукой, чтоб он помалкивал.

— Я во всем призналась Роберту. Хотя это оказалось лишним — он догадался сам. Но он меня ни в чем не обвиняет. Ни меня, ни тебя. И чтобы в этом не было сомнений, он открыл мне некоторые обстоятельства… Ее младший мальчик — его сын. Это… многое объясняет. Он позволил мне сообщить тебе это, чтобы, так сказать, разделить вину… — Елена не то всхлипнула, не то засмеялась. — Но после того, что я наделала, я ему противна. Он… не смог этого скрыть. Или не захотел. Я тоже не хочу лгать тебе — я больше не могу тебя видеть. Не только тебя, вас всех Я ужасная дрянь и всегда это знала. Но теперь… Я как будто переступила какую-то грань… Мы с тобой оба несчастны, Поль, и оттого причиняем страдания другим. Я ждала, когда ты меня позовешь, чтобы попрощаться. Я уеду сегодня.

— Уедем вместе! Мы попробуем! — взмолился он. — Я не стану тебя удерживать, если ты сама…

— Это не имеет смысла. Я не люблю тебя.

— А с ним бы ты уехала! — закричал он, бросаясь к ней в бессильном неистовстве. — С ним бы ты простила себя! И ему бы все простила! Все! Даже то, что здесь, в этом доме его невеста, и он лгал тебе, лгал, встречался с ней ночами и смеялся, смеялся над твоими надеждами!

Воистину, он умел наносить удары не только врагам партии.

— Маргарита? — одними губами спросила Хелен. — Она?

До этой минуты он еще надеялся, несмотря на прямоту ее слов. Но это был конец. Бездна отчаянья разверзлась в глазах Йозефа, и ослепшая от боли Елена увидела в них собственное отраженье. Ее последний взгляд уходил в себя — с бедным Полем она уже простилась.

После десятка встреч и выступлений фюрер возвратился в особняк Кренца, и Лей сообщил ему, что звонил Гессу в Рейхольдсгрюн с просьбой прибыть во Франкфурт.

— По моему личному делу, — уточнил он.

Гитлер только угрюмо кивнул — франкфуртская аудитория его утомила. Наверное, он за последние годы слишком избаловался, имея более восприимчивых или подготовленных гауляйтерами слушателей.

— Вы не говорили с Геббельсом? — уточнил он у Лея.

— Я не говорил с ним, поскольку больше нет предмета разговора. Против опровержения он не возражает, а я требовал именно этого.

— Хорошо. — Гитлер кивнул. — Надеюсь, вы сегодня не делали попыток подняться? После вчерашнего приступа это было бы крайне легкомысленно. Вот что мы сделаем: мы выпьем у вас чаю. Не возражаете?

За поздним чаем в комнате Лея фюрер наконец смог отдохнуть в обществе близких ему людей. Их было пятеро. Все кроме Пуци, уехавшего проводить на вокзал жену.

Гитлер, любитель сладкого, расхваливал огромные сливочные пирожные, на которые Лей и Гиммлер смотрели с ужасом; Штрайхер прямо заявил, что он не ест сладкого. Геббельс же ел все подряд, но с таким видом, будто брился.

Гитлер и Штрайхер делились впечатлениями о франкфуртских митингах. Фюрер ворчал, но Штрайхер был доволен:

— Я им сказал, что, голосуя за любую партию кроме НСДАП, они голосуют за жидов, у которых руки в крови. Сегодня это прозвучало! — Он подмигнул Лею. — Сегодня я был на коне!

Гитлер не поддержал тему. Он явно был недоволен собой.

— Слишком много студентов. Эти шарфы на шеях, кривые улыбочки… По десятку на толпу, но мне хватило. Ненавижу этот скепсис на молодых лицах! Взрослый сначала выслушает, потом ухмыльнется, если нашел чему. Эти же ухмыляются сразу. Я думаю, они и спят с оскалом на лицах.

— Мы все прошли через скепсис, — заметил Штрайхер.

— Мы все прошли через скепсис развала, — резко возразил Лей. — Им же предлагается продуктивная идея! Нужно пытаться осмыслить ее, а потом уж кривить рот. У них чересчур много сил. Нужно перераспределить эту лишнюю энергию волевыми методами, — продолжал он с несколько удивившей всех жесткостью. — Есть и другие методы. Доктор Керстен в этом отношении может быть нам полезен.

— Керстен? Да, он мне понравился, — кивнул Гитлер, которому было приятно слушать Лея. «Этот из-за бабы кукситься не станет», — подумал он. Адольф с удовольствием выразил бы Лею свою мужскую солидарность и уважение, но рядом сидел кислый Геббельс, с чувствами которого приходилось считаться.

С отъездом Хелен Йозеф несколько успокоился или омертвел, вид его удивлял неопределенностью.

— Вы ведь тоже, кажется, с ним беседовали, Генрих? — обратился фюрер к Гиммлеру.

— Не только беседовал. Доктор Керстен показал мне девять упражнений, помогающих снять нервное напряженье, — ответил тот.

— Перераспределить, — поправил Лей.

— Да, именно! Не могу привыкнуть к этому термину, — чуть смутился Гиммлер.

— Как вы думаете, мог бы Керстен перевести свои медицинские методы в социальную область? — снова повернулся фюрер к Лею. — Или вы именно это и имели в виду, говоря, что Керстен может быть нам полезен?

— Я имел в виду, к сожалению, только медицину, — улыбнулся Лей. — Но если бы удалось сделать то, о чем вы говорите, мы получили бы гибкую систему социальных мероприятий, которую можно было бы приспосабливать под данное состояние общества… Нет, не так! Под стоящую перед ним цель!

— Возьметесь объяснить это Керстену? — спросил Гитлер.

— Не знаю, получится ли у меня… Я больше практик, — заметил Лей, — а здесь требуется воображенье. Может быть, ты, Йозеф? — внезапно повернулся он к Геббельсу.

Тот ответил недоумевающим взглядом. Он внимательно вслушивался в разговор, но мало что понимал.

— Сначала тебе, конечно, придется с ним пообщаться на медицинском уровне, — продолжал Роберт, — но это даже забавно. Он вам показывал способы релаксации, Генрих?

— Да, — снова чуть смутился Гиммлер.

— Для этого вам пришлось встать на четвереньки и сделать упор на руки, — уточнил Лей. — Не очень эстетично, конечно, если глядеть со стороны, но зато позвоночник отдыхает.

— Ты предлагаешь все общество поставить на четвереньки? — неожиданно заинтересовался Геббельс.

— Почему бы и нет? Наше общество должно вернуться к первозданному состоянью с его развитыми инстинктами и честной борьбой за выживание. Этих, с шарфами на шеях, — в первую очередь! Их нужно подольше удерживать на четырех лапах, чтобы мозг отдохнул!

Гитлер, усмехнувшись, взял еще пирожное. Роберт ему сегодня определенно нравился. Трезвый, с холодной головой, Лей явно не нуждался сейчас ни в Керстене, ни в каком-либо из лучших врачей мира — он излечивал себя сам.