Сновидец. Мистер Невозможность - Мэгги Стивотер

Он не улыбался, но его рот был полон зубов.

– Чей это сон? – спросил Брайд.

Ронан, вздрогнув, проснулся.

Он лежал на верхней койке в комнате, которую делил с Брайдом. Белый поток зимнего света струился от окна. Было тихо, тем не менее у Ронана возникло то ощущение, что иногда бывает при пробуждении, чувство, что его разбудил звук. В данном случае крик.

Несколько секунд он лежал в постели, прислушиваясь, выжидая, и теперь ему показалось, что где-то в доме происходит очень напряженный разговор. Ронан слушал достаточно долго, чтобы убедиться, что проснулся или, по крайней мере, что этот сон не похож на предыдущие. Он оделся и направился к выходу.

На первом этаже, где на обеденном столе были разложены школьные принадлежности, никого не оказалось, поэтому Ронан спустился в подвал.

Ему потребовалось мгновение, чтобы осознать всю картину.

Изображение женщины в развевающемся голубом платье полностью покрывало двенадцать сложенных друг на друга коробок. Его не приснили. Нарисовали настоящей краской, кое-где еще темной и непросохшей. Бутылочки с обычными школьными красками и бумажные тарелки с нарисованными на них детскими улыбающимися рожицами стояли на столе рядом – должно быть, Хеннесси рисовала с детьми. Казалось, дешевые школьные красители не слишком вязались с утонченной работой на коробках, но это была не магия, это была Хеннесси. То, в чем она хороша. В чем она великолепна.

Девушка стояла перед своей картонной мозаикой, прижав руку к розам, вытатуированным на шее, и опустив взгляд. На земле перед ней растекалась лужа рвоты.

Брайд был рядом, кровь струилась по всей длине его руки без единого намека на ранение. Он молчал, пока Анжелика кричала ему в лицо.

Все дети плакали.

Кэти свернулась калачиком и хныкала, обхватив колени руками. Есения всхлипывала и изредка что-то хрипло лепетала. Стивен держался стоически, наблюдая, как Анжелика отделывает Брайда, однако его рот сморщился, а на подбородке появилась ямочка, которая неприятно напомнила Ронану расстроенного Мэтью. Уилсон и Ана жались к Анжелике, уткнувшись лицами в материнскую рубашку. На ней тоже была кровь.

– Какого черта, – произнес Ронан, но его слова потонули в какофонии звуков.

– Несчастные случаи случаются, – сказал Брайд. – И неужели глядя на нее, ты можешь сказать, что она сделала это специально?

– Случайно или нет, не имеет значения, – рявкнула в ответ Анжелика. – Дорожно-транспортное происшествие – вот несчастный случай, но это не значит, что я оставлю детей играть посреди шоссе!

– Во сне я был всего на минуту позади нее, – указал Брайд. – Они никогда не были в опасности.

Анжелика обвела детей рукой.

– У нас с тобой совершенно разные понятия опасности! Я видела эти штуки… это существо. Видела. Это… – она подавила испуганное всхлипывание, и на мгновение ее гнев исчез.

Хеннесси подняла взгляд на Ронана, ее лицо казалось абсолютно спокойным. Но затем она моргнула, две слезинки тут же вырвались на свободу и покатились по ее щекам.

Ронан догадался.

Она принесла Кружево.

Брайд каким-то образом сумел избавиться от него, но Ронан понимал, что для привычной схемы вещей это уже не имело значения. Не победа над Кружевом и не их схватка привели к кровопролитию. Дело было в самом его существовании. В том, что, впервые столкнувшись с Кружевом, трудно было представить, что нечто подобное действительно может существовать. Особенно если до этой минуты ты не подозревал, что кто-то может так сильно тебя ненавидеть. Особенно если до этой минуты ты не знал, что можешь так сильно ненавидеть себя.

Кэти перестала хныкать и пустым взглядом уставилась в никуда.

Хеннесси взглянула на Ронана и покачала головой, еще одна слеза сбежала вниз по ее лицу.

– Мне так жаль, – сказала она Анжелике. – Так жаль. Я так со…

– Кто ты такая, что держишь это в своей голове? – перебила женщина. Затем свела брови, и выражение ее лица стало жестче. Ронан мог сказать заранее: все, что она сейчас произнесет, будет абсолютной правдой и абсолютно уничтожит Хеннесси. И прежде чем она успела открыть рот, Брайд поднял руку.

Он обернулся к Ронану и Хеннесси.

– Собирайте вещи. И садитесь в машину.

– Зачем? – хрипло спросила Хеннесси.

– А вообще забудьте про вещи. Я сам их принесу. Просто идите в машину, – велел Брайд. Он повернулся к Анжелике, и уже на пороге до Ронана донеслись его слова:

– Ты должна помнить, что снодивец тоже когда-то был ребенком, и не так давно.

Возле машины девушка остановилась как вкопанная и уставилась на нее и сквозь нее. И не потому, что та была невидима. Она смотрела в пространство прямо перед собой; глаза Хеннесси казались столь мрачными, а плечи поникшими, что Ронан обнял ее.

– Я тебе не кукла, Ронан Линч, – сказала она приглушенным голосом. – Убери от меня свои руки.

Однако парень прижал ее крепче, и она заплакала у него на груди.

Пару минут спустя появился Брайд с сумками Ронана и Хеннесси на плечах. Он выглядел измученным и опустошенным.

– Позвони брату, – сказал он Ронану. – Скажи, что мы можем встретиться на пару часов.

Между художником и его творением существовала связь особого рода, основанная на вложении. Порой вклад носил эмоциональный характер. Когда тема работы имела для автора особую значимость, придавая каждому мазку кисти весомость, неуловимую для взгляда. Или, возможно, технический вклад. Новый метод, сложный ракурс, художественный вызов, означающие, что нельзя ожидать успеха работы как само собой разумеющегося. А иногда вложение выражалось в банальной трате времени. Искусство требовало часов, дней, недель, лет целенаправленной работы. Все эти затраты означали, что любой опыт касательно создания произведения искусства поглощал. Музыка, беседы, телевизионные шоу, просмотренные в период работы над произведением, также становились его частью. Часы, дни, недели, годы спустя воспоминание об одном мгновенно вызвало в памяти воспоминание о другом, потому как они были неразрывно связаны.

Работа над копией «Мадам Икс» Сарджента в памяти Джордан всегда будет ассоциироваться с Хеннесси, от того, как усердно они вдвоем трудились над ней, процесс вышел настолько запутанным, что по итогу казалось, словно здесь приложил руку лишь один человек – Джордан Хеннесси.

Другая картина Сарджента – «Дочери Эдварда Дарли Бойта» – вызывала воспоминания о Джун и девочках, потому что, работая над ее копией, Джордан впервые задумалась о том, чтобы создать что-то подлинное. Она размышляла, как девочки Хеннесси с их поразительно, пугающе одинаковыми лицами могли бы послужить основой для эффектного портрета со схожей, обманчиво хаотичной, но вместе с тем удивительно организованной композицией.