Люди золота - Дмитрий Могилевцев

Инги охотно его учил. Из молодого Сумаоро вышел неплохой подмастерье, отличный молотобоец. Вдвоём ковали клинки – погрубее, попроще, но настоящие мечи, годные и в бой, и чтобы гордиться выделкой перед воинами. Ковали шлемы и бляхи на щит, поножи, острия копий. Пробовали и клепать кольчугу – но в этом деле сноровка не давалась огромному соссо. Проволока рвалась и мялась, и даже грубая броня из чешуй не хотела сплетаться в единое целое. Но главное – Сумаоро привык слушаться.

И потому под Кумби-Салехом не случилось плохого.

Никто не ждал, что последний гана, бессильно досиживавший за осыпающимися стенами, лишённый почти всякой власти и держащийся скорее одной памятью о былом величии, соберёт такое войско. Должно быть, туареги, ещё сильные и забывшие о распрях ради мести, согнали к нему воинов подвластных им деревень. А конница соссо не подошла вовремя, потому что настоящий дядя Сумаоро, сводный брат мансы, не захотел вставать под руку белого чужака.

Конники теперь не кидались на стену щитов. Гарцевали рядом, швыряя копья, стреляя из луков. Стрелки из них были скверные, но продвигаться мешали. Целили в ноги, в шеи. Каждый раненый замедлял ход. А бросишь – добьют. Инги приказал идти вперёд, не глядя на конницу. Отстреливаться, но не останавливаться – и к воротам! Подле них выстроились, красуясь разноцветными тряпками и перьями, вояки ганы. Если смять их, то на их плечах можно ворваться в ворота. Но до них нужно ещё дойти.

Конные действовали умело. Наскакивали, кружили вокруг – будто волки, отгоняющие от стада слабых. И отогнали, оторвали от общего строя полк охотников сенуфо.

Общий порядок нарушился. Полк кузнецов шёл вперёд, полк Сумаоро оказался посреди, и продвижение замедлилось, пока командир решал, идти ли на помощь или стремиться вперёд, оставив сенуфо, вооружённых хуже всех, на растерзание. И в этом сомнении Инги вдруг увидел победу.

Волки чуют слабость. А на их добычу тут же бросаются и стервятники. Инги разделил полк кузнецов надвое – лишь они, выученные лучше всех, смогли сохранить строй, разделившись, – и, оставив большую часть под началом Леинуя, сам пошёл вперёд, на поджидавших у ворот. Те, заголосив, кинулись на добычу.

Первые из них не успели увидеть свою смерть. Медленный стальной зверь вдруг прыгнул вперёд, врезался в разноцветную орущую толпу. Огромные щиты в давке бесполезны для не способных держать строй, широколезвийным копьям из мягкого железа не пробить брони. А нагим телам в тесноте не увернуться от клинков.

Когда первая кровь брызнула Инги в лицо, он запел, и хриплый его вой подхватила сотня глоток.

Всадники, видя врагов, разорвавших своё войско на части, тут же вклинились между, заскакали, отделяя полк Сумаоро, заставляя стать кольцом, не давая соединиться ни с кузнецами, ни с сенуфа, – и попали между молотом и наковальней. Загрохотал барабан кузнецов – и строй их развернулся, расходясь, а полк Сумаоро повернулся навстречу. Всадники увидели опасность – но сенуфа, смяв немногих, оставленных удерживать их, замкнули ловушку.

На всадников, стремящихся вырваться, обрушился дождь копий и стрел. Кони шарахались от крови и криков, не желали скакать через корчащиеся, бьющиеся в судорогах тела. Конница заметалась в сужающемся кольце. Кто-то кинулся на щиты и умер, кто-то гнал коня по мёртвым – и падал сам, пробитый дротиком.

А Инги шёл к воротам, оставляя позади кровавую просеку. Чёрные, обезумев, бросились не врассыпную, а назад, под прикрытие городских стен, столпились, продавливаясь в ворота. Чёрных секли и кололи в спину, расшвыривали, топтали. Мятеща сёк двумя топорами и рычал, брызжа слюной. У самых ворот чёрные захотели дать отпор. Пропустив беглецов, стража встала, чтобы за её спиной успели закрыть ворота. Но Мятеща прошёл их строй, не заметив, и поубивал закрывавших створки. Инги побежал за ним – чтобы не дать оторваться, стать лёгкой добычей. Но безумие Мятещи не было кратковременным безумием боя, когда человек в буйстве ломает железо и не замечает ран, а затем лежит пластом, обессилев. Мятеща жил в безумии и в привычке к нему сохранил опаску. Не побежал в город, рубя удирающих, но полез на привратную башню, истребил скрывавшихся там и, забравшись на самый верх, зарубил барабанщика, прятавшегося подле огромного медного била. Наверху и остался, деловито рассекая труп на части и кидая сверху кусок за куском.

Инги же с отрядом, вломившись в ворота, пошёл, не встречая сопротивления. Город уже сдался панике. Люди разбегались по закоулкам, прятались в дома, не решаясь выглянуть из окон. Водоносы бросали кувшины, и торговцы зеленью оставили свой товар раскиданным по коровьим шкурам. Горшки, россыпь коралловых бус, медь в слитках и женских безделушках – яркая, свежая. Ножи, свежеструганые древка для копий, калебасы, ямс, мешки с жареной саранчой, чурбачки из благовонной акации, резные поделки из слоновой кости – глаза разбегаются! Чёрные в отряде Инги так и зыркали по сторонам. Но Инги запретил отходить от своих, пока не вышли на площадь перед дворцом великого ганы – огромным, не меньше гранадской ал-Гамбры. Даже там никто не вышел навстречу им с оружием в руках. Мужество покинуло этих людей раньше, чем сталь врага добралась до их сердца.

Инги многое слышал о древней стране Уагаду и её повелителях, великих гана, чья власть простиралась когда-то от реки Нил до гор Атласа. Половина легенд страны чёрных была про Уагаду, и гриоты начинали петь о героях и духах словами: «Было это в великой стране скота и пастбищ, могучей золотом, в дни прадедов и их силы». Где та сила теперь? По стенам змеятся трещины, и уже поселились в них ползучие сорняки. Гриоты говорят: прадед нынешнего ганы убил священную змею, которой раз в три года приносили красивую девушку. Потому ушли дожди и страна запустела. Может, оно и так. На Кумби-Салех наступала пустыня. Её дыхание желтило траву и убивало деревья. Но корень гибели таился в другом. Тадмекка тоже лежала в пустыне, но процветала, пока её хозяева держали за горло караванный путь. Сила золота ушла из Кумби-Салеха, выскользнула из ослабелых рук его правителей. И потому стал он деревушкой на краю пустыни, ютящейся на руинах былого величия.

В окнах дворца – темно, торчащие балки раскрошились от сухой гнили. Истлевшая солома на ступеньках. Во дворце никого нет. Давно нет. Слабые наследники ганы покинули жилище дедов. Им нечем было наполнить его огромные залы, и жизнь замирала там, где не хватало голосов и тел, чтобы оживить пустые покои. Дворец этот походил на вытертый ветрами череп, пустой костяк. Золото ушло рудой из пробитых жил. Почему?

Вечером Леинуй нашёл своего господина стоящим на площади перед дворцом, глядящим в зияющие провалы окон. Кроме него, на площади был только Мятеща. Сидел на корточках, по-песьи, катал перед собой чью-то отсечённую голову. Сыпал ей пыль в разинутый рот, шевелил пальцем высочивший на щёку глаз – радовался.

– Господин Ингвар! Господин! Мы победили вчистую. Пошинковали голоту пустынную в капусту. Добра взяли – немерено. Эй, господин Ингвар, вы меня слышите?

– Всё хорошо, Леинуй. Я не ранен. Я просто не могу понять, почему отсюда ушла жизнь. Этот город стоит на перекрёстке путей. Отсюда выгодно идти и краем пустыни, и через нагорье. Но здесь пусто и бессильно, и дворец этот – мёртв.