Смерть в рассрочку - Татьяна Моспан

Тот сразу же выпалил:

— Господин Шаныгин ожидаемым рейсом не прилетел. Я был в гостинице, где он обычно останавливается. Забронированный номер пуст.

У Чапы нехорошо заныло внизу живота.

— А в аэропорту? Он прилетел в Берлин? — Он хотел заорать громко, но что-то случилось с горлом, голос вдруг пропал.

— Звонил в аэропорт. Ответили, что такого пассажира не было.

— Что, что случилось? — едва шевеля языком, выговорил Чапа.

— Они не располагают подробностями, — твердил голос по ту сторону с едва заметным акцентом. — Других справок компания дать не может. Надо интересоваться там, у вас.

При этих словах боль внизу живота усилилась.

— А как же… как теперь быть?.. — растерянно спрашивал компаньон с легким акцентом. — Клиент ждет.

Чапа едва сдержал себя, чтобы не выругаться. Хрен с ним, с клиентом! Ноги уносить надо.

— Я позвоню, — коротко бросил он в трубку.

Он сидел в своей разоренной квартире, — загнал все, что можно было загнать и что представляло хоть какую-то ценность, — и судорожно думал, как быть. В голове мутилось.

Залетел-таки этот мудак! А он-то, он тоже хорош. Все мало ему было, мало! Последний раз… Вот и дохапался. А может, сумеет прорваться за кордон?

Он поднял голову. Да нет, куда… Федора быстро не расколоть, но Шаныгин заговорит сразу. Да и Федор… Чем скорее сдаст его, Чапу, тем для него лучше. Меньший срок посулят. Там уговаривать умеют.

О-ох! Чапа схватился за голову и забегал по комнате. В западном банке денежки лежат, его дожидаются, а он вшей на нарах кормить будет. И все из-за собственной жадности и дурости.

Вчера уходить надо было, вчера, шептал он горячими губами и думал, что делать. Затаиться, залечь на дно, а дальше что? Что?! Выхода он не видел.

Борис Ефимович Мастинский приехал в свой подмосковный особняк, расположенный в районе Клязьминского водохранилища.

Первые коттеджи появились здесь лет шесть — семь назад. Место превосходное, денежные люди это сразу оценили. Иметь недвижимость в красивейшем уголке Подмосковья — дело хорошее, всегда себя окупит, смекнули они.

Раньше на самом берегу водохранилища между пахучими соснами стояли летние студенческие лагеря. Палатки, гитары, смех — место так и называлось: бухта Радости.

Сюда собирались отдыхающие со всего Мытищинского района. Вернее, собирались те, кто имел автотранспорт, потому что добираться было сложно. Основная часть ехала до Пансионата, куда часто ходили автобусы.

В бухту Радости без личного автотранспорта приезжали те, кто был по-настоящему влюблен в этот изумительный уголок природы. Подгадывали к жостовскому автобусу, который ходил редко и, как правило, был переполнен. Если опаздывали, то выходили на развилке и дальше шли пешком километра три.

Эти мытарства окупались. Здесь было не так многолюдно, как на огромных песочных пляжах Пансионата. Величавые сосны бухты, шашлыки по доступной цене, подвезенное пиво, — отдыхай, не хочу.

Зимой жостовский автобус возил рыбаков, но они ехали дальше, бухта их почему-то не привлекала. Каждый ищет, где глубже.

Летом здесь было раздолье любителям парусного спорта. Яхты, лодки, всевозможные плавающие средства, — воды залива пестрели от разноцветных парусов. Любители отводили душу.

Хорошо было отдыхать в бухте Радости: доступно, недорого, комфортно и уютно. А воздух какой! Стройные сосны усыпали все вокруг своими иглами. Так приятно было ходить по ним босиком… Или валяться, задрав голову, на шершавой земле.

Эти времена давно прошли. Исчезли дешевый шашлык и недорогое пиво. Не было массового наплыва отдыхающих. Не до того стало. Частники, конечно, по-прежнему приезжали на машинах, и было их тоже достаточно, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что было раньше. С тех пор, как общество резко разделилось на богатых и бедных, здесь тоже произошли изменения. Местность сохранила лишь название — бухта Радости.

Началось строительство коттеджей. Земля в округе стоила безумно дорого. Коренному населению — в основном это были те, кто проживал в поселке Жостово, где изготавливали замечательные жостовские подносы и другие поделки, разрешили по льготной цене приобрести участки земли в десять соток. Некоторые, взяв землю, так и не смогли её освоить. Дорого, средств не хватало.

Красивейшим в Подмосковье местом заинтересовались люди богатые. Эти скупали землю правдами и неправдами.

Для таких, как Мастинский, десять соток было маловато. Они приобретали подряд три — четыре участка и возводили роскошные особняки.

Борис Ефимович, когда затевался со строительством коттеджа, был просто богатым человеком. Влиятельным он стал позднее. Он любил бывать здесь. Привлекало то, что добираться до Москвы очень удобно.

Мастинского красоты природы привлекали мало, рыбной ловлей он не интересовался, парусным спортом тоже не увлекался. Он не мог себе позволить тратить время попусту.

Борис Ефимович приезжал сюда круглый год. Зимой ему нравилось даже больше. Посторонних меньше. Трехэтажный особняк, обнесенный прочным забором, надежно скрывал жизнь своего хозяина от любопытных глаз.

Сегодня вслед за Мастинским приехал Большаков.

— Значит, мадам Пашина сотрудничать с нами отказалась, — подытожил Борис Ефимович. — Жаль, очень жаль.

Вадим развел руками.

— А ты её не того?.. — Мастинский уперся немигающим взглядом в переносицу Большакова.

— Пощупал маленько, — глаза Вадима под тонкой оправой очков хищно блеснули.

— Маленько, говоришь?

Большакову сразу стало не по себе.

— Мне плевать, если ты ее… попользовал. Жаловаться не побежит?

— Нет, она баба гордая, скорее удавится, — скривился Вадим.

— Не смог, значит, убедить.

— Я ведь предупреждал, что пустой номер эти уговоры, надо было действовать по-другому.

— Нет! — оборвал Мастинский. — Уголовщина мне не нужна.

Он был труслив по природе, и любое насилие вызывало в нем отвращение. Его голова работала, как компьютер, он мог просчитать самую сложную ситуацию на несколько ходов вперед, но не мог видеть даже капли крови. О своей слабости знал лишь сам. Его приближенные даже не догадывались об этом.

Действовать с позиции силы ему доводилось, но он всячески старался этого избегать. Одно дело — взрыв в далеком сибирском аэропорту, где его причастность проследить трудно, и совсем другое — здесь, в столице. Он интуитивно оберегал свое спокойствие.

Насилие он признавал лишь в одном случае: когда не было другого выхода.

Большаков злился: хочет и на дерево залезть, и задницу не ободрать.