История Венецианской республики - Джон Джулиус Норвич

В конце октября 1338 года, примерно за год до смерти Франческо Дандоло, наконец достроили церковь Санта Мария Глориоза деи Фрари. То был век строительства, и когда эту церковь построили, почти сразу же было принято решение разрушить ее и заменить другой, более просторной, иначе оформленной. Два этих процесса проходили одновременно, но медленно, затянувшись на сто лет. Поэтому, учитывая желание дожа быть похороненным в этой церкви, ее завершение пришлось ускорить. Он оставил церкви часть состояния, и место для его саркофага нашли в зале капитула, о чем позже сокрушался Рескин. Верхнюю часть церкви расписывал Паоло Венециано. Роспись изображает, как дожа и его супругу святой Франциск и святая Елизавета представляют Деве Марии. Наверное, это старейший из сохранившихся прижизненный портрет вождя Венеции.

Бартоломео Градениго был избран 7 ноября. Его отношения с дожем Пьетро были непростыми, но выбор любого из семейства Градениго означал, что Венеция начинает забывать о событиях тридцати- и сорокалетней давности. Не то чтобы новый дож собирался превзойти своего знаменитого тезку: помимо всего прочего, ему было уже 72 года. Похоже, его и выбрали специально, чтобы заполнить пробел. Первым из кандидатов, очевидно подходящим по своим качествам и популярности, был еще один Дандоло, Андреа. Но Андреа было едва за тридцать, к тому же венецианская традиция не позволяла дважды подряд выбирать дожа из одного семейства, даже если они всего лишь дальние родственники. Пусть, решили венецианцы, почтенный пожилой старший прокуратор с Сан Марко пока подержит этот пост, заполнит паузу, а молодой Дандоло за это время возмужает.

Так и случилось. Бартоломео Градениго довелось править совсем немного, но эти годы не обошлись без происшествий. Во-первых, произошло сильнейшее из наводнений, когда-либо отмеченных в истории Венеции. Несчастье случилось 15 февраля 1340 года, и город уцелел только благодаря чудесному вмешательству святых Марка, Николая и Георгия.[138]

Через два месяца прибыло посольство из Англии от Эдуарда III и сообщило правительству республики, что самозваный король Филипп Французский отказался решить англо-французские разногласия поединком или испытанием прожорливыми львами, «которые не посмеют тронуть истинного короля». Посему неизбежна война. Эдуард просил предоставить ему на год 40 или более галер, предлагая в залог любую сумму, какую назовет дож, и, кроме того, обещал венецианцам на английской земле все права и привилегии, какими пользуются его собственные подданные. Он также предположил, что если дож пожелает отправить в Англию двух своих сыновей, то они будут приняты с почетом, соответствующим их рангу, и посвящены в рыцари. Градениго ответил, что, когда Восточному Средиземноморью угрожает турецкая армада из 230 судов, Венеция не может выделить ни одного корабля для войны христиан на западе. Тем не менее привилегии, столь великодушно обещанные венецианцам в Англии, принял с благодарностью. Что касается приглашения сыновьям, то он выразил «признательность и глубочайшую благодарность», но сказал, что они не поедут.

Ответ был поистине венецианским, но турецкая угроза оставалась реальностью. Вся Малая Азия уже была потеряна. Османский султан Орхан основал свою столицу в Бурсе, всего в 60 милях от самого Константинополя, а некогда славная Византийская империя, так и не оправившаяся от Четвертого крестового похода, страдала от нападений всех своих соседей, как мусульман, так и христиан, ее раздирали на части гражданская война и религиозные противоречия. Казна империи опустела. Никто не удивился, когда император Иоанн V Палеолог был вынужден отдать венецианским купцам не только все золото и серебро из дворца, но и камни из короны империи.[139] Значит, если турки войдут в залив, они нападут на Венецию, а потом сразу на Геную — именно тут оседает большая часть товаров. Эта угроза заставляла поддерживать добрые отношения между обеими республиками, хотя давний дух соперничества преодолеть было нелегко.

Но пока длился мир, и Венеция оставалась на пике торговой удачи, возможно, самой большой за всю свою историю. И как всегда, когда позволяла политическая и экономическая ситуация, венецианцы опять начали расширять и украшать свою столицу. Первую больницу построили у церкви Сан Франческо делла Винья, большое государственное зернохранилище — на Моло, там, где сейчас расположены два общественных сада, за зданием Новых прокураций. На северном краю города появилась большая церковь и монастырь Серви.[140] Но что гораздо важнее, перестроили Дворец дожей. Работы начались в январе 1341 года, а в результате здание с его главными — южным и западным — фасадами приняло тот вид, к которому мы привыкли.

Правительство и администрация Венеции обосновались здесь еще со времен дожа Анджело Партечипацио, больше пяти веков назад. С тех пор дворцы дожей появлялись и исчезали. В 1341 году дворцом служило здание Себастьяно Дзиани, к которому в начале века пристроили новый зал Большого совета с восточной стороны (она смотрит на темницы через узкий канал Рио ди Палаццо, через который теперь перекинут Мост вздохов). Но это помещение безнадежно устарело. Назначили комиссию из трех человек, чтобы решить, стоит ли его расширять или лучше построить заново в другой части дворца. Комиссия мудро предпочла последний вариант. Тогда решили, что новый зал должен занимать большую часть второго этажа в южной части дворца.

Хотя Дворец дожей уникален в любом отношении, есть у него особенность, отличающая его от правительственных зданий других городов Италии. Почти все они темные и выглядят грозно, отражая насилие, на котором держалась власть в те века. Макиавелли был прав, заметив, что палаццо делла Синьория во Флоренции построено как крепость для гражданских властей. То же самое столетия спустя Джон Аддингтон Саймондс говорил о Ферраре: «Твердыня Эсте, окруженная рвом, с подъемными мостами, двойными дверями, грозно темнеющая над водой, защищенная донжонами, будто угрожает площади, нависая над домами жителей».

В Венеции, наоборот, те, для кого строился палаццо Дукале, не нуждались в защите и не требовали устрашения. Сегодня, глядя на него, думаешь о празднике, о благодарности, галантном обхождении, легкости и яркости, о политической стабильности и надежности, в которых процветала Венецианская республика, единственная среди всех своих соседей.