София - венецианская наложница - Энн Чемберлен

Я, конечно же, должен был объяснить ей, что не все венецианские девушки были похожи на Софию Баффо. Только София есть и будет аномалией в любой стране.

Из рук Андреа Барбариджо я получил то послание правителя острова Корфу о выкупе за Софию. Я рассказал об этом Есмихан, и снова та была удивлена такой малой суммой выкупа за Сафи и такой малой любовью ее отца. Селим тоже не был идеалом отца, и, вероятнее всего, Есмихан никогда не сидела у него на коленях и даже наверняка не получала нежных отцовских поцелуев, но она не могла поверить, что дочь может разорвать такое послание от своего отца, вместо того чтобы бережно хранить его. И снова мне следовало сказать (но, к сожалению, я так и не произнес этого вслух), что мы говорим только о Софии, а не обо всей Венеции.

В конце концов, когда лампа стала светить уже совсем тускло, я перешел к последней встрече. «На базаре я встретил еще одного человека».

Эта встреча обратила время назад. Она напомнила мне ужасы Перы. Напомнила времена, когда меня обучала правилам поведения жена Салах-ад-Дина. Но потом я посмотрел в глаза моей госпожи и понял, что теперь все это осталось позади.

— Это был последний человек на земле, с которым я хотел бы встретиться в этом своем новом облике. Только мой отец и дядя могли бы желать, чтобы я никогда не родился, чем видеть боль в их глазах, когда они узнают, что их род и надежды на мне заканчиваются. У меня даже были кошмары, когда я был в бреду, что я вижу эти глаза… Это случилось в Пере. И он там тоже был.

— Он искал тебя?

— Возможно. На базаре в Пере я видел, как мой друг Хусаин занимается торговлей со своим другом купцом, и хотя тогда я кричал и звал его, теперь я сразу же отвернулся и исчез. Священнику из моей церкви в Венеции понравился бы этот образ — грешник наказан от лица Бога и молит о том, чтобы небеса упали и убили его, чтобы он мог скрыть свой позор.

Но было уже слишком поздно. Хусаин увидел меня и позвал. От эмоций, которые я услышал в его голосе, мои ноги подкосились. Я беспомощно и неуклюже обернулся, и когда маленький пухлый мужчина налетел на меня, как мячик, я даже всхлипнул.

Вначале Хусаин хотел, чтобы я пошел с ним к нему домой. Он сказал, что он найдет моих хозяев и выкупит меня за любые деньги.

Я ответил: «Я не могу терять время».

«Ты доволен своей жизнью? Молодая госпожа — это одно дело. Но ты, мой друг, ты доволен такой жизнью?»

«Какая жизнь может быть у меня? Мое время больше не мое».

Я заметил, что он не сказал ни одного слова о венецианском стекле.

— Венецианском стекле? — переспросила моя госпожа, но я не ответил ей прямо.

— Он не извинился, но пригласил меня присесть и выпить с ним какого-то коричневого напитка под названием «кофе».

— Кофе? Я никогда не слышала о таком напитке.

— Это новинка в Стамбуле. Очень популярный напиток среди определенных кругов, но не среди набожных людей. Моя госпожа, кофе стоит того, чтобы его попробовать. Но в тот день он застрял в моем горле.

За кофе Хусаин выказывал необычайное дружелюбие и радость. «Как я беспокоился за тебя, — сказал он. — На следующее утро я пошел на рынок рабов, но торговцы прикидывались, что никогда ничего о тебе не слышали. И только тогда я убедился, что с тобой действительно случилось нечто подобное. Наши законы запрещают это, и почти каждый месяц проводятся рейды, но эту практику тайных похищений не остановить. Это слишком выгодно».

Хусаин не хотел упоминать о моем состоянии, он хотел говорить со мной как мужчина с мужчиной. Но я не мог так говорить с ним. Я разрыдался, повторяя: «Мой друг, о, мой друг. Почему ты не помог мне? Почему ты не нашел меня? Ты не представляешь ту боль, которую я испытал».

«Я знал, что найду тебя рано или поздно, — ответил Хусаин, — если этого пожелает Аллах».

«А как же я? Ваш Аллах совершенно не милостив ко мне».

«Действительно, так может показаться. Но когда закончится твое обучение, тебя может купить великий человек, великий господин. Кто же знает, какие двери тебе могут открыться, если ты угодишь своему господину? Если Аллах пожелает, с ним ты можешь стать более могущественным мужчиной, чем со мной».

Я зарыдал еще сильнее при слове «мужчина», но больше ничего не сказал. Какой в этом смысл? Хусаин совсем не изменился с нашей последней встречи, когда я сам переступил из белой полосы своей жизни в черную, — печально промолвил я.

Вдруг погасла лампа, как будто озвучивая наш разговор, и я заканчивал свой рассказ в полной темноте:

— Я быстро завершил наш разговор и ушел с чувством, что это последняя наша встреча. Хусаин может меня снова искать, но я с трудом поверю в эту дружбу. Я не сомневаюсь, что он только забеспокоится, если подумает, что моя служба у паши Соколли может принести ему выгоду.

— Ты был очень жесток со своим другом, — сказала Есмихан, — с другом, который был тебе больше, чем отец. Как ты можешь ценить его так низко?

Я не разделял ее оптимизма и закончил свой рассказ двумя короткими предложениями.

— Последнее, что я услышал от моего друга, было: «Ты отдаешь себе отчет, что ты все это время говорил по-турецки? Ты прекрасно его изучил». — «Меня заставили», — ответил я Хусаину и пошел к дому моего господина.

Дочь Баффо сидела с недовольной гримасой на лице. Если бы она находилась в компании мужчин, то результат был бы огромен. Все расчетливые, своенравные мужчины растаяли бы перед ее страстью и поставили бы свою голову под топор, чтобы немного побыть с ней.

Эффект, производимый на женщин таким выражением лица, тоже был весьма заметен. Есмихан запиналась в смятении и только и могла повторять: «Но я пожертвовала это ожерелье, о, дорогая Сафи». Еще до того, как она произнесла эти слова, она знала, что они не будут приняты, но из-за своей простоты она не могла понять почему.

— Тогда ты должна вернуться в Инону и забрать его!

— Я не могу этого сделать.

— Конечно же, ты можешь. Если пожертвования действительно так много значат для тебя, ты можешь дать еще что-нибудь, но это серебряное ожерелье слишком хорошо смотрится с моим голубым жакетом, чтобы я могла позволить тебе отдать его каким-то крестьянам. Как я уже сказала, я собираюсь надеть голубой жакет сегодня вечером — для твоего брата, Есмихан. Я ему обещала. Ты должна вернуться и забрать ожерелье.

— Как… как я могу это сделать? — спросила Есмихан. Ей пришлось спросить, потому что она не могла о таком даже подумать. Но она сказала это, как бы извиняясь за свою глупость. Она никак не могла решить эту проблему, которая для Сафи, с ее сверхчеловеческими качествами, казалась такой простой.

— Ты просто открой рот и скажи своему евнуху, куда ты хочешь пойти. Какая же из тебя жена паши, если ты не можешь приказывать своим евнухам.

Теперь я был пойман двумя взглядами: опустошенного обольщения со стороны дочери Баффо и мольбы со стороны Есмихан. Действительно ли моя госпожа так сделает? Да, конечно. Она не может противостоять. Но на более глубоком уровне я понимал, что госпожа просит: «Позаботься обо мне, Абдула. Подумай обо мне. Я не знаю, что делать, и я полностью завишу от тебя».