Из воспоминаний - Павел Владимирович Засодимский

питаются российские простолюдины. Эти куски хлеба рядом с громадными головами сахара, с шоколадными статуэтками и с артиллерийскими орудиями, наводящими ужас, красноречиво свидетельствовали о том, в каком направлении движется современный прогресс, и насколько уродливое развитие промышленности содействует общему «благосостоянию»… Научились делать чудовищные головы сахара, страшилища-пушки для массового истребления людей, всяческая побрякушки, нужные только бездельникам «большого света», а народ той порой, оставляемый в невежестве, впотьмах, мрет с голода, питаясь хлебом из древесной коры «с отростками молодых елей»… «Слава российскому прогрессу!», думал я с горечью, смотря на эти кусочки. И вздумали же выставить их здесь, словно на позор кому-то…

Одновременно с выставкой открылся в Петербурге «съезд фабрикантов, заводчиков и техников».

С. Кривенко уговорил меня пойти на съезд, именно на заседание того отделения, которое занималось вопросами, касавшимися положения рабочего класса. Я захотел тоже сказать свое слово. Желавших говорить было уже записано много; я записался, кажется, последним или предпоследним, поэтому мне пришлось ждать очень долго. Очередь до меня дошла уже около часа ночи, или, вернее, утра.

Это заседание, сколько помнится, происходило 19 или 20 июня. В ту пору в Петербурге были еще «белые ночи»…

Предшествовавшие мне ораторы распространялись о том, что наших рабочих должно приучать к бережливости, говорили об устройстве касс, об устройстве школ при фабриках и заводах… Я же говорил, что для того, чтобы рабочие могли что-нибудь сберегать, откладывать в кассы, надо получать им за свой труд большее вознаграждение, чем то, какое им теперь бросают предприниматели; что теперь рабочие получают лишь столько, чтобы не умереть с голода; чтобы рабочие могли пользоваться школами, для того надо иметь им более свободного времени, т.-е. должно быть уменьшено число рабочих часов, а главное, говорил я, решать вопросы об улучшении быта рабочих могут сами рабочие лучше, чем кто бы то ни было… В заключение я выставил три обоснованных положения: необходимость увеличения заработной платы, уменьшения числа рабочих часов, права стачек и собраний.

Председатель не однажды во время моей речи усиленно звонил в колокольчик и предлагал мне то не удаляться от предмета обсуждения, то воздерживаться от резких выражений (я называл рабочих «жалкими париями современной цивилизации, двигающейся их усилиями и их же давящей»)…

Гром рукоплесканий, свист и шиканье поднялись в зале, когда я сходил с трибуны; впрочем, свист и шиканье скоро были совсем заглушены одобрительными криками и аплодисментами…

Таким образом оказывается, что наш пролетариат в 1905 г. заявлял государству почти те же требования, которые публично выставлялись 35 лет тому назад… В объемистом отчете о трудах съезда речь моя не была помещена целиком, но в сокращенном, скомканном виде.

На другой же день после моего ораторского выступления я уехал с Кривенко в Тамбовскую губернию.

Через два дня после того мы уже ехали со станции в маленьком легком тарантасе на паре бойких ямщицких лошадей. Я, северянин, житель лесной стороны, привыкший к холмам и пригоркам, в первый раз очутился в черноземной полосе. Меня поразили и степная, безлесная равнина и темная ночь, хотя при этом небо было ясно, усыпано звездами и полный месяц низко висел над горизонтом. Слишком был резок переход от «белых» петербургских ночей к этому бархатистому мраку волшебной степной ночи…

Тогда я пробыл у Кривенко в Никольском (Кабанье тож) недели две или немного долее. Родные С. Н. Кривенко — мать, братья и сестры — оказались очень хорошими, симпатичными людьми.

По целым часам, помню, бродил я по Никольскому саду, ел вишни, мечтал и думал об устройстве своих дел. Я переписывался с невестой и письма ее перечитывал по нескольку раз, словно задавшись целью выучить их наизусть.

В верстах 15 или немного далее от Никольского находится. Павловка, имение князей Волконских. В то время управляющими в Павловке был Ив. Мих. Мальнев, близкий знакомый С. Кривенко, впоследствии женившийся на его старшей сестре. С. Кривенко ездил со мной в Павловку — и рассказал Мальневу о моем деле. Мальнев с горячим участием отнесся ко мне и очень обрадовал меня, сказав, что мое дело может устроиться, что их приходский священник обвенчает меня…

Помню, что в квартире Пеньковского, помощника Мальцева, я видел маленьких князей Волконских (теперь все они уже люди пожилые), и меня поразило, что мальчики «по-шотландски» ходили с голыми икрами, что при нашем летнем изобилии комаров, мух, мошек и всякого «гнуса» было крайне неудобно.

На другой день я с Мальневым ездил к священнику, и тот, действительно, согласился обвенчать меня. Мальнев обещал выслать на станцию лошадей, и я с невестой должен был прямо приехать в Павловку… После такого оборота дел я приободрился. Вскоре же после поездки в Павловку я получил письмо от невесты, уведомлявшей меня, что она больна, что отец ее идет на уступки, соглашается на наш брак. На другой же день я распростился с гостеприимным Никольским и с его милыми обитателями, о которых у меня и по сие время сохранились самые лучшие воспоминания. К сожалению, многих из них уже не стало. Не стало матери С. Н. Кривенко, его старшей сестры, одного из его братьев, не стало и Мальнева. Умер недавно и С. Кривенко…

Кстати сказать здесь о нем несколько слов.

К каждому явлению общественной жизни, к каждому общественному вопросу и к оценке деятельности того или другого лица С. Кривенко подходил осторожно, отрешаясь от предвзятых суждений, заставляя молчать свои личные симпатии и антипатии. Он старался рассмотреть вопрос со всех сторон самым добросовестным образом, старался быть беспристрастным, справедливым, даже и по отношению к таким общественным явлениям и деятелям, к которым он относился враждебно. Это-то стремление к беспристрастию, к справедливости, ко всесторонней оценке людей и фактов принимали за «умеренность», за «отсталость» тупые, ограниченные люди, «либеральные болтуны», берущие города за стаканом вина и под звон трескучих фраз ловко обделывающие свои личные делишки.

Да. Умер Сергей Кривенко… Перестало биться сердце, болевшее за всех униженных и оскорбленных, за всех обездоленных…