Производственный роман (повес-с-ть) - Петер Эстерхази

В школе же выяснилось, что хорошей оценкой снова стала пятерка. Мастер оказался в очень невыгодном положении, потому что «обмена», во избежание злоупотреблений, не было. (Потому что так за настоящую, полученную до этого периода единицу можно было бы получить настоящую — непериодическую пятерку.) Не будем сейчас о проведенной совестью экзекуции, — только о головной боли, которая начала мучить ребенка (его!). Вместо того чтобы «пулей вылететь из школы», он вышел, пошатываясь. Он был настолько измучен, что на главной площади пришлось остановиться. Там стояло много народу, он оказался у всех за спиной. Видел большие черные спины; ему хорошо запомнилось примерно пять типов пальто, все черные. Потом одно пальто обернулось: старое лицо, с усами, — и, увидев бледного ребенка, отвело его в сторону: «Иди, сынок, домой». Он доплелся до дворика почты. Прислонился к стене. Увидел вблизи селитерные пятна, и тогда на него нашел ужасный приступ рвоты (прошу прощения! прошу прощения'). Было такое ощущение, что внутри ничего не осталось. Его затяжное — можно сказать: повторяющееся — воспоминание, начиная отсюда, составляет кусочек морковки, который с чрезвычайным трудом сдвинулся с предназначенного не для него места! Плюс запах. Когда он снова вывалился на главную площадь, весь белый, ему было немного полегче, но все же довольно паршиво! Толпа расступилась, и он увидел, как бьют в ее центре отца, потому что глаза у него тогда еще хорошо работали, а внизу, у ног отца, (сбитые) очки с распахнутыми дужками. Но тошнота так его занимала, что он повернулся и пошел домой. Когда же отец мастера на третий день прибыл домой в клетчатой рубашке, с разбитыми очками, с несколькими достопримечательностями на лице и чудесном лбу — данные материальные признаки, вероятно, были знакомы и по предыдущим случаям, — ему было известно больше, чем другим, и он по достоинству оценил мужское прикосновение отцовской руки к его макушке. В ответ на поверхностный вопрос господина Дьердя он взял очки в руки, покрутил, лицо его стало чужим, особенно незнакомо сощурились глаза, и сказал так: «Они упали». Упадочность была при этом доминирующим элементом. («А измученное лицо прорезали три параллельные борозды».)

«Примерно так надо рассказывать, а потом сюда по вкусу можно присоединить какую-нибудь историю с палоцами, какой-нито анихдот». (Еще какой! Как, например, в церкви господин Дьердь наступил мастеру на ногу, или наоборот. И тогда в величественной, благоговейной христианской тишине раздавался тоненький, как ниточка, голосок, будто ангельский [если наступал господин Дьердь, то мастера, если мастер, то господина Дьердя]: еаб твоаю маоть!! — Боже, вообще-то говоря, эта светская жизнь, которую я вынужден вести, какое-то мучение.) В этот момент позвонили.

«Кто это?» — спросил, не подумав, он у Фрау Гитти, хотя вопрос был бессмысленный, ведь она была точно так же информирована относительно звонка, как и мастер. «Откуда мне знать, открой дверь», — ответила женщина, соответственно; но когда мужчина, уже от двери, обиженно оглянулся, стала посылать мужу поцелуи, как примадонна, в знак того, что предыдущее предложение получилось таким резким случайно. Мастер с выражающим смягчение, мягко сказать, наплевательским отношением начхал на звонящего. «Ради симметрии лучше все-таки закончить какой-нибудь историей о Петерке, к примеру: а он еще совсем во младенчестве!! Был замызганный карапуз, в своих штанишках, «гандах», стоял в саду и шлангом гонял больную кошку, которая уже несколько дней скрывалась под сенью кустов. Эти кошки просто ужас! А больные так просто отвратительны. Однако Петерке, являвшийся одновременно настоящим паршивцем и чувствительным мальчуганом, кое-что подозревал о бренности кошачьего существования, что не помешало ему ловко направленной струей воды изгнать тварь со своей территории. Но когда та выскочила на улицу и между кустов, как молния, мелькнуло убогое тело со свалявшейся шерстью, а тотчас же вслед за этим послышался визг тормозов, тогда Петерке произнес следующее: я умру. О моей книге пусть позаботится издательство «Магветэ», но потом я поправлюсь… Разговаривай с ним после этого. И просто держал перед собой пшанг, отведя его в сторону, лужа росла, он не шевелился и постепенно сам уже стоял в воде». — «Иди уже!» — прошептала мадам Эстерхази. «Иду», — крикнул мастер. В дверях стояли двое мужчин: один — седеющий и худой и другой — молодой, «склонный к полноте». Седеющий и худой вызывал симпатию (с первого взгляда), второй на первый взгляд такой уж симпатии не вызывал.

19 (в помине) «после матча раскинувшись бледно прижавшись к поверхности взмыленно со впалой грудью разбито шумно лежать на 16-метровой быть линией подушкой и делать усталости и неожиданному пиву ясным видение резко вогнуто ощущать геометрию окружающей среды и даже быть ее частью сильно бояться снова и снова ее нарушить лежать значит на 16-метровой с поднятой рукой разбирая на составляющие и обратно наблюдать за движением облаков и в активном убожестве придумывать ко всему этому случившиеся случаи наивно» Над мастером, эдакой несчастной грозовой тучкой, склонился старик. Все превратилось в его лицо. Косящие глаза смотрели неизвестно куда, его окружил кисловатый винный запах и запах старости; но мастер все равно не «сопротивлялся». «Приветствую, господин Пек». Тот махнул рукой, дескать, ладно, ладно, речь ведь не об этом. Так прямо и махнул. «Какие проблемы?» — спросил он, заметив обеспокоенность. «Правда?» — дребезжаще спросил главный болельщик, как человек, который как пить дать знает: правда. «Что?» Мастер начиная с этого момента говорил то правду, то нет, но до самого конца планомерно врал. «Правда, что уходите». — «Кто?!» Господин Пек посмотрел на мастера. «Ну, Петике», — подбадривал он, чтобы нападающий собрался с мыслями. «Правда, что вы переходите в район, Петерке?» — «Нет», — сказал он, и это было правдой.

Потому что появились эти с портфелями, и он начал подумывать. Но кто же эти люди с портфелями. Поскольку младшие единокровные братья мастера — в противоположность короткой, полной надежд эпохе мастера — своим искусством забивать мяч еще и деньги зарабатывают, легко реконструировать соответствующую сцену: скажем, господин Марци надевает верхние зубы на нижнюю губу, — можете попробовать; как человек, который «вот-вот зубами вытащит из угла паука», — скрючивает на манер хищной птицы пальцы и свирепо нападает. «Вум-м, — торжественно говорит он, — и в этот момент прилетает бо-о-ольшой орел, — тогда он воровато, как будто протягивая ладонь за чаевыми, протягивает ладонь, — и откладывает мно-о-ого, мно-о-ого орлиных яиц». Это значит — орлиные яйца. А теперь, если в районе поля вы замечаете незнакомого мужчину с колючим взглядом с таким вот редко встречающимся дипломатом в руке («это поэзия»), тогда проще простого подумать: «Это он. Спортивный агент. А в портфеле у него мно-о-ого, мно-о-ого орлиных яиц». И между зубов гордо цедится: «Появились эти с портфелями». (По сути, в конце каждого сезона так бывает. Или бывало, потому что время не останавливается.)

Люди с портфелями появились и позвонили. «Петерке, мы, по сути, только производим разведку». Мадам Гитти подозрительно прислушивалась. Имя симпатичного седовласого худого мужчины мастер знал как почитатель. «Петерке, вы бы на долгие годы избавили нас от забот». — «Хотите кофе?» — спросила мадам Гитти без особого доверия. «Если вас не затруднит, премного благодарны», — сказал другой, молодой и полноватый. «Послушайте, Петерке, мы хотим вам добра». Молодой закашлялся. «И себе, конечно, тоже». Седовласый — со злостью, мастер — с уважением посмотрели на него. «Петерке, вы можете просить о чем угодно». Мастер улыбнулся. Среброволосый также улыбнулся, тонко. «Ну, конечно, как здесь, в нижней палате, водится». Возникла небольшая пауза. «И не забывайте, Петерке, по линии политики мы все, все можем устроить». Мадам Гитти вошла с двумя чашками кофе. Мастер тотчас увидел, что в одной меньше, и сразу понял, это для него. На две персоны аппарат. «По линии политики», — кивнул он. Мадам Гитти вопросительно смотрела. Седовласый начал рассказывать о том, как его личность уже несколько раз обсуждали в прошлом; всплывающие имена в какой-то степени заставляли мастера напрягаться. «А вот и кофе, премного благодарны», — прогудел молодой. «Тогда, Петерке, — стал прощаться человек с портфелем, — мы предпримем необходимые шаги». — «Мы вам сообщим», — сказал уже за дверью полноватый; дверь была захлопнута практически у него перед носом.