Классы наций. Феминистская критика нациостроительства - Елена Гапова

Кандидат на должность профессора сравнительной политологии должен иметь научную степень доктора наук (или PhD), свободно владеть английским языком, обладать опытом научно-исследовательской работы в зарубежных университетах или исследовательских центрах, а также иметь ряд публикаций по сравнительной политологии и/или смежным политологическим дисциплинам»[407].

Университеты, выдвигающие такие требования, заинтересованы в независимости от государства: там возникает идеал коллегиальности и университетской автономии, поскольку «академическая автономия предполагает монополию ученых на предоставление информации о том, каков относительный ранг представителей их дисциплины»[408]. В этих структурах есть «звезды», академическая элита международного класса с соответствующим списком публикаций и регалий: участием в международных научных проектах, академических советах и редколлегиях[409]. Они способны привлекать финансирование и интерес к вузу, являясь частью его «капитала». В ответ они могут претендовать на более удобные условия работы: отсутствие в течение семестра для преподавания за рубежом, меньшую учебную нагрузку в пользу исследовательских занятий, возможность читать «нетрадиционные» курсы и т. д. Важным источником дохода для них являются международные стипендии и работа по коммерческим или поддержанным фондами проектам[410]. Молодые сотрудники этих вузов также заинтересованы в публикациях в престижных изданиях и получении международного имени.

На другом конце академического континуума расположены акторы, включенные в традиционную академию. Они имеют доступ к локальным ресурсам, публикуются в местных сборниках, рекомендованных к печати соответствующими научными советами либо не имеющих научного редактора, где требования к публикациям являются «техническими» и касаются размера шрифта и ширины полей[411]. Элита этих университетов, редко входя в состав международных научных комиссий, представлена в местных советах или редколлегиях. Их рядовые сотрудники, являясь «пролетариями академического труда», заполняют нижние эшелоны академической занятости, наиболее загруженные и наименее престижные. В качестве иллюстрации может выступать следующее свидетельство:

«Нагрузка на каждого из оставшихся преподавателей возросла весьма существенно, приблизительно на 30–35 %… возрастает в основном аудиторная нагрузка, так называемые горловые часы. Как показал опыт последнего учебного года, ситуация на кафедрах становится особенно критической, когда заболевает кто-то из преподавателей, поскольку занятость остальных не позволяет организовать полноценное замещение болеющего сотрудника… Причем столь интенсивный рост нагрузки отнюдь не сопровождается ростом заработной платы; она остается неизменной. Постоянное перераспределение нагрузки и ее возрастание означает необходимость весьма оперативно осваивать и преподавать новые учебные дисциплины. Так, в уходящем учебном году некоторые мои коллеги вели по 7–8 учебных курсов, причем добрая половина из них была новыми»[412].

Расположенные между этими идеальными точками исследователи характеризуются различной степенью включенности в международный символический обмен и, соответственно, автономией и доступом к ресурсам. Значительная часть академического континуума принадлежит, по определению М. Соколова, к «бедной науке», для которой характерно «проектное мышление». При больших нагрузках, низких зарплатах, плохой языковой подготовке и без доступа к литературе[413] исследователи стремятся к выполнению разнообразных проектов, за которые можно получить «быстрое» вознаграждение, но не научное имя[414]. Многие выпускники престижных университетов предпочитают покинуть академию (или уехать за границу), но не работать там, где возможности профессиональной самореализации отсутствуют[415], а вознаграждение минимально. В наибольшей степени это справедливо для провинциальных городов, где успешные международные акторы могут отсутствовать и профессиональной референтной группы нет.

Различие между двумя сообществами может быть обозначено в терминах «классового» разделения. Знание становится капиталом, только если оно является «особым», не всем доступным, – что и является основой социального статуса интеллектуалов, которые заинтересованы «исключать» всех остальных из обладания таким знанием. Таким образом, «особое» знание становится источником «классового» неравенства в академии. В современной социальной теории под классом понимается широкий организующий концепт, с помощью которого теоретизируют социальную дифференциацию и исключение: понятие класса относится не к коллективам или группам, а к способам дифференциации и поддержания социальных границ и различий[416]. Однако границы не существуют в готовом виде, а создаются в процессе социальной структурации, которая может быть основана на любом различении: гендерном, пространственной отдаленности, социальной мобильности и т. д[417]., т. е. на любой форме капитала. Эпистемологический капитал также является ресурсом для обеспечения социальной мобильности и утверждения отличия, т. е. для конструирования «классовой» иерархии с доминированием и исключением, что и произошло при разделении на две академии. Вместе с тем знания самого по себе недостаточно для занятия его носителями престижной позиции в обществе. Так как оно является «подчиненной» формой капитала, его доминирование невозможно без опоры на реальную социальную силу, а меритократический идеал автономного эксперта в принципе возможен тогда, когда существует класс автономных («буржуазных») акторов. Для такого профессионала легитимирующей силой стал западный академический истеблишмент, а «реальной» социальной поддержкой – постсоветская (экономическая) либерализация. Для другой группы в роли легитиматора выступает государство (ВАК, «ваковские» журналы и т. д.), однако это означает подчиненное социальное положение знающей когорты. Историк Николай Копосов объясняет реванш носителей «традиционного» или даже «консервативного» знания в 2000-х годах постепенным укреплением госаппарата[418]. Успешность в этой группе связана не столько с признанием научным сообществом, сколько с бюрократической позицией и близостью к системе власти[419]. Так, социолог, полагающая, что статус производителей знания в России настолько низок, что «только дружба с политическим классом открывает для интеллектуала широкие возможности реального влияния»[420], становится инициатором женского движения «Отличницы», в планах которого – «вступление в Общероссийский народный фронт…».