Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном - Диана Сеттерфилд

И всегда как-то так получалось, что без одной минуты семь выбор был уже сделан – как правило, в пользу более дорогого товара.

Ровно в семь Пентворт закрывал дверь за последним покупателем, всем своим видом выражая ему наиглубочайшие из всех возможных соболезнований, и поворачивал в замке ключ.

Тут наступал момент, когда утешительницы и сочувствующие испускали единодушный вздох облегчения. Они растирали затекшие ноги, прикрывали слезящиеся от усталости глаза, упирали руки в бока и с наслаждением потягивались. При этом рты их оставались на замке. Правило «ни болтовни, ни смеха» продолжало действовать и после закрытия магазина, сохраняя силу в радиусе пятисот шагов от него, так что все замечания личного характера можно было делать только посредством обмена взглядами или же шепотом вдали от ушей начальства. В любом случае этот период расслабления был недолгим, ибо за ним следовал, пожалуй, самый напряженный час рабочего дня.

Из замаскированных стенных шкафов извлекались на свет щетки, тряпки, мастика для пола, и поднималась суета уже иного рода: уборка. Полировались прилавки, разглаживались отрезы тканей, сворачивались тугие рулоны лент, подметались лестницы, натирались полы, чистились зеркала и оконные стекла… День считался законченным лишь после того, как сами девушки выстраивались у бокового выхода для последней инспекции. «И чтобы каждый волосок в прическе был на месте!» – слышали они каждый раз. Приходилось по очереди осматривать себя в зеркалах или поправлять прически друг другу. Только когда и магазин, и его сотрудницы были в идеальном порядке, открывалась боковая дверь, выпуская их наружу.

Отсчет шагов: один, два, три… Пятисотый шаг в одну сторону по Риджент-стрит завершался в аккурат перед табачной лавкой, а в другую – у небольшого ресторанчика, тогда как на Оксфорд-стрит это были «Марчемз» или «Гринуэйз», в зависимости от направления. Все было давно подсчитано, и, только достигнув заветных рубежей, они вновь обретали право на личную жизнь. Только теперь они могли дать выход накопившимся за день эмоциям, только теперь смех мог свободно срываться с их уст, а руки, с восьми утра скованные правилами фирменного этикета, наконец-то могли вволю жестикулировать. И если бы покупатель, недавно обслуженный ангельски сострадательной Сусанной, увидел ее в эту самую минуту – сложившейся пополам от хохота над вульгарной байкой, поведанной складским грузчиком, – он ни за что не поверил бы, что это одна и та же девушка. Даже невозмутимый мистер Пентворт (ему бы стоять архангелом при райских вратах) выказывал изрядную долю веселости при виде своих сыновей, встречающих его на перекрестке. Возвращение домой с работы – что за славный момент!

Уильям Беллмен домой не возвращался. В первый год существования фирмы «Беллмен и Блэк» он так мало времени проводил в своем лондонском доме, что в конечном счете решил сдать его внаем. А когда был выставлен на продажу соседний дом, он приобрел его и также сдал внаем. Сейчас он владел в Лондоне уже четырьмя домами, но предпочитал ночевать в магазине, на узкой кровати за перегородкой своего кабинета, обходясь при утреннем умывании кувшином и жестяным тазом. Так было проще, чем каждый вечер ехать домой. Да, собственно, здесь и был его дом.

Этим вечером Беллмен собирался еще раз просмотреть контракт с Рейнольдсом из Глостера: у него возникло подозрение, что тот исподтишка экономит на качестве сырья. Также не помешало бы взглянуть на последние сводки продаж черного янтаря – эти минуты будут потрачены с пользой. На следующей неделе он вновь пошлет своего представителя в Уитби, и совсем не лишним будет предварительно выяснить, какие гагатовые изделия пользуются наилучшим спросом. Он провел полчаса, с удовольствием занимаясь этими и им подобными вопросами; затем вспомнил о небольшом деле, которое не было смысла откладывать на завтра, а оно в свою очередь напомнило еще об одном…

Взглянув на часы, он уже привычно удивился: время перевалило за девять.

Ночной «Беллмен и Блэк» сильно разнился с дневным. Теперь это был огромный спящий зверь. Откинувшись на спинку кресла и ощутив ритмичную пульсацию, он представил себе, что это бьется пульс «Беллмена и Блэка», хотя прекрасно знал, что это его собственная кровь пульсирует в венах. Впрочем, он воспринимал «Беллмена и Блэка» как естественное продолжение своего тела. Его рука подписывала заказ – и его склады наполнялись товарами; его голос отдавал распоряжения – и его сотрудники их выполняли; он приводил в действие мастерские, отделы и службы точно так же, как действовал собственными руками и ногами. Он был сердцем и мозгом этого предприятия. Оно принадлежало ему. И сам он был его составной частью.

Он поддался искушению, зажег фонарь и вышел из кабинета. Его детище было погружено в сон, а Беллмен сейчас играл роль сновидения. Он перемещался от прилавка к прилавку, выдвигал ящики, перелистывал книги заказов. Осмотрел витрины, в одном месте слегка подвинул манекен, в другом поправил товар на полке. В кромешной тьме отдела доставки его фонарь высветил длинные пустые столы. Он одобрительно провел рукой по стопке упаковочной бумаги, приготовленной к завтрашнему дню наряду с мотками бечевы и бирками. Заметил одну неотправленную посылку. Нахмурился и переписал адрес в свой блокнот. Завтра кому-то не поздоровится.

Оттуда он по лестницам проследовал в бухгалтерию, где склонился над дневными расчетами, как школьный учитель над домашними заданиями, попутно фиксируя чернильные кляксы и качество почерка. Еще выше, в швейном ателье, он проверил, на месте ли все ножницы, осветил фонарем готовую к отправке одежду, придирчиво осмотрел работу недавно поступившей девушки, не поленившись сосчитать количество стежков на дюйм.

Его ночной поход по магазину был прерван шумом наверху.

Голоса. Швеи пели хором у себя на последнем этаже.

Беллмен улыбнулся и посветил фонарем на часы: стрелка уже приблизилась к одиннадцати. Небось ходили после работы на какой-то кафешантанный концерт.

Он прислушался к песне. Нежные девичьи голоса выводили красивую мелодию, но разобрать слова не удавалось. Песня из далекого прошлого, вроде бы смутно знакомая…

Как же там пелось? Он ловил обрывки: «вторит эхо…» как будто? Та-да, ти-ди… «птичьи трели…» и что-то там еще… «навсегда из этих стен…».

По мелодии это была сугубо женская песня. Мужчины предпочитают нечто погрубее, чтобы можно было в такт пению стучать по столам кулаками и чтобы грянуть хором припев до дрожи оконных стекол. Он помнил давние вечера в трактире, которые обычно начинались со старых добрых баллад, постепенно переходя ко все менее пристойным песнопениям. Но случалось и так, что затянувшаяся попойка преодолевала стадию похабщины и вся компания, старики и молодежь, вдруг впадала в сентиментальность. Вот тогда, уже далеко за полночь, охрипшими и нетвердыми голосами они пели песни наподобие этой: нежные и печальные. Когда-то он знал эту песню, но сейчас было бесполезно напрягать память: слова напрочь вылетели из головы. Однако, продолжая осмотр, он начал непроизвольно мурлыкать мелодию, а когда девушки допели до конца и начали ту же песню снова, задержался в помещении мастерской. Их спальни находились всего в нескольких футах над его головой. Только сейчас – и с некоторым удивлением – он вспомнил, что когда-то и сам был весьма недурным певцом.