Умру вместе с тобой - Татьяна Степанова

– Бенни!

– Нет! Не надо этого, детка…

– Владимир Николаевич, держите ему руку!

Унковский сам всплеснул руками, однако схватил Бенни за руку, не давая ему возможности снова отбросить от себя Мещерского. Изи ухватила его за плечи. По ее темному испуганному лицу катились слезы. А губы двигались – Мещерский понял, что она молится. За Бенни, за него, за них всех.

– Нет, Изи, подставляй лоток!

Мещерский прильнул губами к груди Бенни Фитцроя, к его кровавой ране и начал высасывать из нее яд, яд, кровь…

Сплюнул в лоток, что держала Изи в трясущихся руках. Прильнул к ране снова, высасывая. Сплюнул опять.

Тело Бенни расслабилось. И Унковский отпустил его руку. Мещерский почувствовал, как Бенни обнимает его. Его пальцы запутались в его волосах.

– Детка… зачем ты это…

– Пароходом до Карачи… поездом до Лахора… И я тебя ей представлю. И потом все будет… все будет у вас… Будет счастье, слышишь? Если бы она была моложе, у меня бы родился брат или сестра… Я не против… А ты?

– И я не против. – Бенни смотрел на него. Этот взгляд…

Мещерский ощутил во рту легкое жжение. И словно губы онемели…

Он снова прильнул к ране, высасывая из нее все, все. Сплюнул, сделал это снова. И опять. И еще раз. И еще.

Сильная судорога свела тело Бенни Фитцроя. Он захрипел. Его мускулы одеревенели. Он судорожно хватал воздух ртом. Он уже задыхался.

Мещерский выпрямился. Его рот горел. Сильное жжение было на верхнем небе и на десне. Возможно, там была повреждена слизистая. На его висках выступил обильный пот.

Унковский увидел это и побелел как мел.

Наверное, потому, что яд попал в тело Мещерского через рот, а не через рану, первые признаки отравления и удушья наступили гораздо быстрее, чем у Бенни.

Мещерский попытался сконцентрироваться, но все плыло, двоилось перед его глазами: Изи… лоток в ее руках, полный темных сгустков… доктор Унковский, сорвавший с носа пенсне и…

Его тело словно сломалось пополам. И он рухнул на Бенни Фитцроя.

А потом могучая смертная судорога смяла его, и он упал с кровати на пол, хватаясь руками за горло, которое словно забило мокрой лесной грязью пополам с палой листвой.

Изи уронила лоток и бросилась вон из палатки.

Унковский и Ахилл остались до конца.

Бенни Фитцрой умер первым. А через семь минут после него умер Сергей Мещерский.

Хлынул тропический ливень.

Доктор Унковский вышел из палатки. И встал под струи дождя. Он плакал.

Дождь не прекращался всю ночь.

Доктор Унковский при свете керосинового фонаря составил отчет…

Свой сухой докторский отчет колониальной администрации о смерти на лесозаготовках.

Ахилл под дождем таскал поленья дров, хворост, сучья, складывая их четырехугольником, как велел ему Унковский, в огромный погребальный костер. Он рубил поваленные деревья топором так остервенело, что и просека, и притихший дождевой лес впитывали его ярость.

На рассвете дождь перестал.

Ахилл зашел в палатку. Подошел к столику, на котором стояла Черная голова. Он плюнул прямо в белые вытаращенные глаза. И с размаха ударил топором по деревянному лицу. Однако не рассек голову надвое, как хотел, несмотря на всю свою силу. Лезвие топора застряло в статуе.

– Не надо, Ахилл. Оставь. Это уже не поможет, – тихо сказал ему Унковский. – Это все теперь совсем не важно. Да и раньше никакой роли не играло. Нам надо отдать им наш последний долг. Помоги мне уложить тела на костер.

Розовая заря над лесом…

Розовая, чистая, юная, вечная заря…

Дерево венге, дерево боконге, дерево миботу, дальбергия конвайн, комбретовое дерево – их смолистая древесина, облитая керосином, была послушна огню, даже несмотря на окружающую сырость и хлябь после ливня.

Ахилл и Унковский уложили их рядом.

Сергей Мещерский. Бенни Фитцрой.

Их погребальный костер горел долго.

Когда он уже догорал, на закате дня рабочие наконец-то осмелились приблизиться к этим необычным похоронам.

– Нам надо собрать весь пепел, Ахилл, – сказал Унковский, вытирая с заплаканного лица сажу. – Ты поможешь мне?

– Я помогать вам, док.

Пепел… Он кружился в воздухе, словно снег.

Ничего, кроме пепла…

Ничего нет…

Ничего не осталось…

Катя чувствовала его вкус во рту…

Горький такой вкус…

И губы словно онемели…

– Очень мало известно о том, что произошло с ними в тридцать втором году, – сказал Сергей Мещерский. – На лесозаготовках произошло убийство одного из рабочих – его принесло в жертву разгневанное лесное племя. Бенни Фитцрой пытался его спасти, но был ранен отравленной стрелой. Он умирал, и не существовало другого способа спасти его, как только высосать яд из раны. Хотя это тоже было обречено… Это же не змеиный укус. Но Мещерский, его верный товарищ, попытался сделать невозможное. Он начал высасывать яд из раны. И тоже отравился. Они умерли оба в один день, в один час. Доктор Владимир Унковский присутствовал при их кремации. У Бенни не нашлось родственников, да и прах было не разделить. Поэтому он забрал прах и привез его в Европу. Мать Мещерского Вера Николаевна приехала в Париж, узнав о гибели сына. Она похоронила их обоих в одной могиле на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Там они и лежат.

Пепел…

И губы словно онемели…

Катя обвила шею Сергея Мещерского руками. Прижалась к нему.

Невозможно потерять его…

Невозможно даже слышать, что «Мещерский мертв».

Все кончилось тем, что открыли бутылку вина.

Хоть было и рано еще пить – не вечер. И вроде как не к месту. Но они открыли бутылку красного.

Сергей Мещерский выпил совсем немного, лишь пригубил. А Катя выпила все остальное. И затем открыла еще одну бутылку – белого.

Ей все казалось – они поднимают какой-то прощальный тост, погребальный за кого-то. За них? Проживших так мало, ушедших навсегда в тридцать втором году? Она спросила даже, нет ли фотографий Сергея Мещерского-врача? И его друга Бенни Фитцроя? Мещерский сказал – к сожалению, никаких их фотографий он не нашел в архивах. Сохранилось лишь фото княгини Веры Николаевны Мещерской. Матери. Он достал свой планшет и показал Кате снимок. Вера Мещерская была женщиной редкой, удивительной красоты. Ради такой женщины можно пройти полмира, свернуть горы.