Миллионерша поневоле - Галина Владимировна Романова

Она знала! Он не ошибся на ее счет, она знала о преступлении с самого начала или, что еще страшнее, была его соучастницей!

Весь собственный профессионализм и беспристрастность он швырнул на давно пошатнувшийся алтарь надуманных чувств. Сумел заглушить в себе все: силу ума, трезвый взгляд на вещи, что там еще имелось у него прежде… Здоровый цинизм, во! Тот самый здоровый цинизм, который в той или иной мере был присущ любому, кто разгребает преступное дерьмо, как любила говаривать Танюша.

Он попался! Он попался, как самый последний дурак! Это расплата! Расплата за все его грехи! За то, что он когда-то вытворял с женщинами. Это месть провидения. Или Ольгина месть. Как она улыбнулась тогда, уткнувшись ему в плечо, тонко и умно улыбнулась, сказав, что женщины умнее и капризнее… Стало быть, он – ее каприз, прихоть?

Почему не переспать с бывшим мужем, догадавшись, что он хочет использовать тебя. Переспать, а потом убить, к примеру?..

Почему не переспать с сыщиком, который вплотную занимается твоим делом и хочет поймать тебя за руку, а что еще хуже – хочет лишить тебя огромных денег?

– Зачем ты повезла меня в дом своей подруги? – изрек он мрачно, не глядя на Ольгу.

– Чтобы найти ее, – ответ был твердым и совсем не тем, который он ожидал услышать. – И еще спросить ее кое о чем.

– О чем? – сделав над собой усилие, Валера повернул к Ольге лицо и с болезненной гримасой поинтересовался: – О том, куда она спрятала полис, так?

И вот тут она взорвалась. Вскочила на колени, покачнулась на матрасе, чудом просто не стукнувшись с Валерой лбами, и трижды ударила его. Ударила с таким остервенением, с такой ненавистью, что Лапин опешил и даже не попытался увернуться. Только успел спросить с изумлением:

– Ты чего дерешься?!

– Ты знаешь, кто ты? – зашипела она ему в лицо, сделавшись на удивление похожей на всех прежних его женщин.

Сейчас, по прежнему сценарию, должны были последовать оскорбления, потом предложение пойти отсюда на… и далее – слезы в подушку в одиночестве. Но случай теперь был не тот, чтобы можно было отождествлять Ольгу с другими его женщинами. Тех, других, он не подозревал в страшных преступлениях и к тем, другим, не испытывал того, что испытывает к ней. Да и больно ему так никогда не было, как в эту самую минуту. Он только сейчас узнал, как может болеть и обливаться кровью сердце, которого прежде почти не замечал.

– Я козел, – мрачно изрек он, отшатнувшись от нее и больно ударяясь головой о стену. Поморщился, потрогал горевшие от ее пощечин щеки и еще раз повторил: – Я козел, я знаю. А что делать?! Что мне делать, если все сходится на тебе?! И ты опять так говоришь…

– Как будто все знала заранее?

– Да.

– Я не могла не знать, потому что часть всего этого сама и придумала, – произнесла она сакраментальную фразу, сразу как хорошая гильотина распластавшую его разум на части. – Я придумала, посмеялась и забыла тут же! У меня и в мыслях не было, что кто-то может все это претворить в жизнь. Да и не так я все это видела. Совсем не так! Слушай, идем на кухню варить кофе. Будем пить его ведрами, будем говорить, думать и что-то решать, вместо того…

– Вместо чего?

– Вместо того чтобы обвинять и подозревать друг друга. Наша сила, Валера, в чем? Наша сила, дорогой, в единстве! Я не помню, кто это сказал, но сказал хорошо. Правильно сказал…

Он тут же поверил ей! Что за проклятье, в самом деле, на него наложили в этом чертовом городе?! Он же поверил ей при первых звуках ее голоса. Она еще не закончила говорить. Он еще не осознал в полной мере всего того, что она произнесла, а тут же поверил.

Всепоглощающая сила страсти? Так, кажется, эту дрянь называют психологи, классики и прочие умные мужи, до которых ему как ползком до Пекина. Где уж тут быть уму, когда эта самая сила страсти вытеснила все.

Она говорит: я сама все придумала, и он верит!

Она утверждает, что дальше разговоров дело не пошло, и он снова верит!

Сейчас вот передумает и скажет, что это она выстрелила несчастному мужику в голову, и он снова ей поверит!

Лапин несчастными глазами больной брошенной собаки наблюдал за тем, как Ольга неслышно движется по кухне, и не без горечи осознавал, что, невзирая на весь внутренний протест, все-таки любит эту женщину.

А чем еще объяснить тот факт, что он поплелся за ней в кухню, сидит и смотрит, как она варит кофе, и ждет ее слов, как собственного смертного приговора?! Он не оделся, не ушел, гордо хлопнув дверью. Не привел в ее дом местных сыщиков и не отряхнул с облегчением руки после того, как ее увели в браслетах. Нет! Ничего этого он не сделал! Он сидит и ловит каждое ее движение и пытается поймать на ее хмуром лице какую-то тень улыбки и все еще ждет…

С надеждой ждет, что она сейчас все сумеет ему объяснить и снова сделает его счастливым. Таким, каким он был весь вечер, когда хотелось во все горло орать, называя ее по имени, и еще хотелось беспричинно улыбаться…

– Все, пей! – Она с грохотом поставила перед ним поллитровую кружку с отбитым краем и еще раз потребовала: – Пей! И прекрати смотреть на меня такими глазами!

Он дождался, пока она сядет напротив. Оля села. Обхватила огненную кружку рукавами пижамной курточки и, вытянув губы трубочкой, со свистом отхлебнула.

Господи, он так мечтал об этом! Чтобы она вот так сидела напротив и пила из кружки, которую держала бы непременно двумя руками. А он бы…

А он бы смотрел на нее и не гадал, как сейчас, счастливый он по-прежнему или наоборот самый несчастный на свете человек!

– А какими глазами я смотрю на тебя? – сумел он выговорить после паузы, отхлебнул кофе, обжегся и болезненно простонал: – Господи!

– Не упоминай господа всуе, Валера, – попеняла она ему и улыбнулась кроткой милой улыбкой.

– Я не всуе, знаешь! Я по делу! И по горю еще! – У него даже глаза защипало от этого самого горя, и Валера уронил голову, чтобы она не увидела, как он часто-часто моргает.

– Какое же у тебя горе, дурачок? – Оля поставила кружку на стол, протянула руку и неожиданно тронула его за волосы. – Какой же ты красивый, Валерка! Красивый и запутавшийся в своих разборках и преследованиях. А мне что теперь делать? Что молчишь?

Он лишь пожал плечами, так и не подняв головы и не сказав ничего. Голос, как и глаза, тоже смогли бы выдать его, а он не хотел. Таким ослабевшим его не видел еще никто и никогда. Он не хотел, чтобы она заметила и…

– А мне теперь, Валерочка, мало того что придется помогать тебе в расследовании, так еще и доказывать нужно будет, что я не виновна. Э-эх, ты! Неужели твоя хваленая интуиция могла тебя подвести? Неужели ты клюнул бы на преступницу? На лживую, коварную, способную вовлечь тебя в свои игры?.. Ты же умница! Разве смогла бы я обмануть тебя, даже если бы захотела?