Дьявольский рай. Почти невинна - Ада Самарка

Если мне это не составляет большого труда, то что мне стоит в знойную сиесту прокрасться по джунглевым тропам и юркнуть на пляж?

– Да, Саша, без проблем. – И, скрепив договор нежными объятиями, я быстро оказалась дома, в прихожей. Скинула вьетнамки, и появившийся через десять минут отец застал меня режущей салат.

Каким-то хилым суденышком я перебралась через бермудский треугольник обеда, потом что-то мыла, что-то сортировала по полочкам, что-то подметала, потом размазывала холодную воду по бедрам и брызгалась «Каиром» (а ведь тогда, на «генералке», он, целуя меня, шептал: «О Боже… как ты пахнешь…»). Ну, а потом, под каким-то сомнительным предлогом получила «добро» на сидение на веранде Старого Дома и уже мчалась со всех ног прочь со двора.

Мимо пронеслись паукообразные ворота, раздвоенная сосна, перила Старой Лестницы. И Альхен, уже в майке и шортах, улыбался из-под солнечных очков, глядя, как я наклоняю голову под двумя пересекающимися диагональными трубами и подхожу к лежаку (без полотенца). И этот его голос: «Я же говорил, что она придет». Проспорившая Танюшка, на миг насупившись, отошла в сторонку, а он, улыбнувшись мне, сказал, что лучше, если вместе нас будут видеть как можно меньше, и поэтому я должна подняться туда через десять минут. А он уходит прямо сейчас.

Невозможно описать, как долго тянулось время. Танька была бодра и жизнерадостна, а я отвечала невпопад, и Вере, казалось, было совершенно все равно – куда и с кем (и зачем) я сейчас иду.

А потом стрелка на моих часах переместилась на заветную розовую букву «p» в слове «hipp» на моем белом бесциферном циферблате, и я с радостью рванула прочь с разморенного сиестой сонного пляжа.

Он сидел на скамейке, в тени, и, увидев меня, быстро отложил книжку, встал и сказал: – Ты так хочешь? Ты этого хочешь, да?

– Наконец-то, а я уже думал, что ты никогда…

Никто и никогда…

…не целовал меня так, как делал это ты. Никто и никогда не казался мне в своих грехах таким совершенством. Никто и никогда не мог разбудить во мне такую лавину чувств, которая от вспухших сладко-неуклюжих губ с тихим рокотом обрушивалась ниже и ниже… Никто не мог так ослепить и обездвижить меня – я растворялась, я расплывалась и не помню, как мы садились на скамейку, как обнимались, каким хитроумным сплетением соединились наши руки и ноги.

Сарафан был наполовину устранен, но вдруг какая-то ведьмовская тень за пыльным окном смутила гармонию, и, оторвавшись от моей груди, А. сказал, что за все существование этой скамейки (вернее – его на ней) ни одна пара глаз не омрачила безвременное течение пряной самбы. Пророческая тень изгоняющих перемен. Камень, пущенный в стекло постоянства.

А потом он сидел, откинув голову на спинку скамейки, и его лицо было пугающе близко – в сантиметре подо мной. Он даже не снял шорты, и со стороны это, возможно, выглядело как невинные шалости. Мои распущенные волосы падали ему на щеки и, наверное, закрывали нас, когда мы целовались.

Он крепко держал меня за бедра, настраивая на ритм, и потом его вторая рука пробралась куда-то, и он шептал:

– О Боже… как хорошо… как же хорошо ты это делаешь… ах… как же тебе хорошо…

А я прижалась к нему еще ближе, вздрагивая от лебединого скольжения пальцев по моей спине, и припала губами к его гладкой шее, жадно, как вылупившийся из эбенового яйца вампиренок, пыталась выпить его всего. А за этим нахлынуло какое-то потерянное парящее состояние, зрелая романистка назвала бы его «исступленная нега» – помню только, что лбом и переносицей прижалась к его дьявольскому плечу.

– Как быстро ты возбуждаешься… – Его пальцы заползли в мои волосы, я снова содрогнулась от той сладкой вкрадчивой настойчивости, с какой он немного откинулся, чтоб смотреть мне в глаза.

– А ведь ты sexy… такое милое выражение… у тебя веснушки, будто из меда…

– Так съешь их…

– Ах, если бы! – Он щекотал, покусывая, мочку моего уха, поигрывая массивной серебряной с кораллами серьгой. – Если бы я мог, я бы всю тебя съел.

– Ах… не надо… я ненавижу это трафаретное… ты бы всех нас пережрал…

Альхен странно хихикнул и потом резко встал (так, что я, задержавшись ногами у него на талии, потом мягко стала на землю), посмотрел в глаза (и мне стало страшно) и, когда я уже начала поправлять сарафан, дернул меня за руку так, что коленом я прочертила небольшую дугу в сантиметре над землей. Еще одним рывком он зашвырнул меня, спиной к нему, в объятия. Мы замерли так: он крепко обнимал меня, а я, в сладко-испуганном ожидании, касалась его мускулов на руках.

Он тяжело дышал мне в ухо. Это было как в тех снах. Моя спина больше не зябла. Я могла положить голову ему на плечо и дышать своей мечтой. Счастье просачивалось в меня вместе с воздухом и теплом его тела.

И тут вдруг случилось что-то стремительное, совершенно неправильное. И перед тем, как я успела это проанализировать или испугаться, совершенно новые мокрые липкие чувства притупили сознание. Я жалобно промычала и попыталась вырваться, но он, перехватив и сжав мои запястья, сделался каким-то свинцово-грубым, требовательно толкнул меня в спину, и я неуклюже согнулась.

На отцовский вопрос о вдохновении (он уже встал и возился с чаем на кухне, когда я, споткнувшись о половичок, мрачной сомнамбулой проследовала в ванную) я ответила, что писалось хорошо и у меня почти готов план гениального романа. – Мы еще в прошлом году с Ликой и Зинкой сюда гулять ходили… – и надвинула на лоб козырек бейсболки, закрыла глаза темными очками, нацепила наушники и механически, даже не поднимая век, переворачивала страницы.

Холодая вода действовала отрезвляюще.

Nach Mittag

По случаю нашего фантастического примирения были продолжены занятия английским. Все, что от меня требовалось, – это на протяжении часа, пока мы сидим в парке на скамеечке, читать какой-нибудь piece of English literature и потом выписывать все незнакомые слова и фразы и учить их наизусть. В этот раз мне совершенно случайно попалось лесбийское фэнтези The Northen Girl, где желтоволосая северянка оказывается в смуглом кругу воинствующих азиаток, и из-за некоторых расхождений во взглядах у них завязываются и развязываются мелкие бытовые конфликты.

Ритуал предпляжных послеобеденных занятий происходил, как правило, в «Днепре», на тенистой скамейке напротив «Античной беседки». Но именно сегодня она была занята. И даже запасной вариант – круглая ротонда, на месте, где был когда-то старый лифт, – тоже оккупирована неторопливым тучным семейством. И тогда папаша растерянно спросил: «Ну, и куда нам идти?».

Через пять минут мы уже сидели в запретном дворике на светло-зеленой лавочке. Я снова была тут. И нюхала мечту. А папаша все недоумевал, как я умудрилась обнаружить это место.

Утром я не проснулась.