Медный страж - Александр Прозоров

— Пусти, хозяин, — заскулил Будута. — Я выкуп для князя Муромского насобираю.

— Не насобираешь. Доля только членам команды положена. Коли Любовод тебе долю выделит — значит, беглого холопа на службу брал. Ему это надо, себя под сыск подводить?

— Ну хоть повеселиться напоследок?

Над холмом наконец пронесся истошный женский вой, оборвавшийся хриплым вскриком, потом громко заорал мужчина. Похоже, что от боли.

— Сиди, там и без тебя сейчас весело.

Криков стало больше — но они потонули в нарастающих задорных выкриках, смехе, стуке мечей о щиты. Тараны один за другим опять поднялись вертикально, ухнулись вниз. И вновь с веселыми прибаутками и залихватским свистом торговые гости попрыгали в проломы.

На востоке начало светать. Олег с удивлением сообразил, что все это время он хоть и неясно, но происходящее на холме видел — и в то же время не мог разглядеть пенька в полусотне саженей от костра. Вероятно, в пределах селения имелась некая слабая подсветка. Может, здесь в центральном колодце тоже лежит каменный туктон, распространяя во все стороны аквамариновое сияние? Чем дальше, тем свечение слабее — но его хватает, чтобы лбом на стены не натыкаться.

Однако сейчас было не лучшее время для проверки подобных теорий, и ведун усилием воли отвернулся от города, стараясь отрешиться от нарастающего шума. На некоторое время это удалось, но вскоре к костру начали подтягиваться веселые торговцы, бросая на траву то кошму, то какие-то мешки, то тряпье:

— Это как, надо кому, Любовод? Брать?

Купец оживился, отошел от затухающего костра, перетряхивая вещи:

— Так, ковер войлочный… Эти, пожалуй, пойдут. На подстилки и для тепла в щели забить завсегда купят. Берите, коли сильно не залиты и не засалены. Можно и без рисунка — постелить в избе под половик сойдет. Рубахи полотняные… Кому их, поношенные, спихнешь? Только коли новое. Обувка хорошая… Ну сильно ношеную брать не надо, а обычную за треть цены хоть в Новгороде сдадим. Это что? Зерно? Сам не понимаешь, что не довезем, заплесневеет? Я ради пары медяков продыхи выкладывать не намерен. А это что? Вроде как глина, а зуб волчий торчит.

— Оберег это чей-то, — не выдержав, поднялся Олег. — И сила в нем есть, я чувствую.

— Какая же сила, коли от нас не уберегла? — рассмеялся купец и откинул безделушку в сторону.

— Так она не от людей, от дикого зверя… — попытался возразить ведун, но Любовод о находке уже забыл.

— Плошки, кружки — токмо место лишнее в трюме забивать. Найдете из камня али иного необычного материала — то берите. Прочее — в мусор.

— Сюда глянь, Любовод! — От городища быстрым шагом шел Твердята, таща за косу крепенькую босую девицу лет шестнадцати со связанными за спиной руками. Одета она была в одну исподнюю рубаху — как вытащили из постели, так и осталась. Но похвастаться безволосый моряк собирался не пленницей, а медной пластиной, что держал в левой руке: — Глянь, чего я со ступеньки снизу сдернул!

Это было зеркало! Одно из тех, что заставляли купца нервничать и ругаться, жаждать и разочаровываться.

— Что же ты делаешь, олух! Как тащишь! Ты же его поцарапаешь! — Любовод с осторожностью принял находку. — Хоть бы завернул во что!

— Завернуть? — Твердята огляделся, ухватил девицу за ворот, рванул вниз, раздирая рубаху, протянул полотно купцу: — Вот!

Пленница закрутила плечами, тщетно пытаясь как-то прикрыть наготу. Любовод старательно укутал зеркало в тряпицу, отложил отдельно. Подступил к девице, ухватил за грудь. Та округлила глаза, заметалась, не издавая почему-то ни звука. Моряк хмыкнул, отпустил косу и резко толкнул ее в лоб. Пленница отступила на пару шагов, оступилась и рухнула на спину, извиваясь, но не в силах подняться. Купец присел рядом, опять потискал грудь, запустил ладонь между ног, погружая в запретные врата, сжал пальцами щеки, вынудив открыть рот, осмотрел зубы. Он отнюдь не тискал невольницу — он ее оценивал. Вытер руку о траву, поднялся:

— Крепкая деваха. Ладная, здоровая, сильная. Красива собой. Меньше пяти гривен по всякому стоить не будет. А на хорошем торгу и за десять уйдет. Что скажешь, друг, товар живой повезем? Хлопот с ним много, в халифат заходить придется, но и прибыток неплохой выйдет.

Душа ведуна опять задрожала, словно кто-то вытягивал ее на свет за живую жилу. Ловить рабов, везти на продажу… И совесть ворочается, и ругаться начнешь — не поймут. Нормальное дело: коли попался чужак в неволю — так чего его не продать? Если сказать «нет!», Любовод, может, и согласится с компаньоном, не станет лишними хлопотами заморачиваться. Но что потом? Не зарежут ли эту девицу за ненадобностью, не кинут ли в кучу прочего мусора? Законы войны и торговли имеют с моралью очень мало общего…

— Ты опытнее будешь, друг, тебе и решать, — выдавил из себя ведун. — А я пойду, посплю. Все же ночь выдалась бессонная.

Середин поднялся на Детку, вошел в капитанский сарайчик — и Урсула тут же ткнулась ему головой в живот:

— Я так соскучилась, господин. Мне все время снились кошмары. Торки снились. Снился чародей неведомый с одним глазом зеленым, а другим голубым. Кровь снилась. Будто лежу я в гареме, а она округ постели течет. И так много, так глубоко, что не сойти, потому как утонуть можно… А что за крики там, господин? Почто ты меня прочь отослал?

— Торг там идет, малышка, — погладил ее по волосам Олег. — Очень шумный и неприятный.

— Что ты со мной, как с маленькой, говоришь?! — отпихнувшись, отпрянула она к стенке. — Я же поняла, вы город здешний разграбить решили, раз добром ничего купить не можете! Новую невольницу, верно, уже присмотрел? Хотя нет, кровью от тебя не пахнет… Правда, не присмотрел?

— Отстань, спать хочу. — Олег стянул сапоги, скинул через голову косоворотку, развязал узел портков…

Сзади его обняла за плечи невольница, прикоснулась губами к мочке уха:

— Все равно ты мой будешь, господин. Я знаю. И чародейка так сказала, и судьба такая моя.

Невольница… Олег поморщился, решительно тряхнул головой: нечего психовать, у каждого времени свои законы. И не ему из далекого двадцатого века осуждать здешние нравы. Они, может, пленников в рабство и продают — но не закапывают во рвы население целых городов, чтобы не мешалось, не жгут ковровыми бомбардировками и атомными бомбами миллионы женщин и детей без всякой цели — просто чтобы попугать противника своими возможностями. Не травят чумными блохами и крысами, не заливают напалмом и дефолиантами тех, кого не могут победить. Так что запереться ему следует со своей моралью в каютке и не пентюкать. Представителю двадцатого века о чистой совести лучше не поминать.

Проснулся Олег незадолго до заката — как раз когда обе команды уснули полным составом, обнимая найденные в селении бочонки с медом, голых девок или мешки с каким-то особо понравившимся добром. Пленницы и детишки большей частью плакали, связанные спина к спине мужчины скрипели зубами и ругались. Одна девчушка лет восьми трясла распятую на земле между колышками обнаженную женщину и жалобно скулила: