Спиноза - Петр Люкимсон

Читатель вправе задаться вопросом: на чем же тогда вообще основана эта кочующая из одной биографии Спинозы в другую легенда? Кто является ее автором?

Стивен Надлер убежден, что легенда возникла из одной весьма, по его мнению, недостоверной фразы Лукаса — автора самой ранней биографии Спинозы.

«Он столь мало гнался за дарами фортуны, — пишет Лукас, — что когда после смерти г-на де Витта, назначившего ему пенсию в двести флоринов, он показал подписанную бумагу наследникам, а у тех возникли некоторые трудности с продолжением выплат, он отдал им ее в руки с таким спокойствием, будто ему хватало иных доходов. Этот жест бескорыстия смутил их, и ему с удовольствием предоставили то, в чем только что отказывали».

Надлер указывает, что нет никаких документов о том, что де Витт назначил Спинозе какую-либо пенсию и что после смерти с выплатой этой пенсии возникли какие-либо проблемы. Более того — он убежден, что в силу своего характера и жизненных принципов Спиноза отклонил бы такую пенсию, даже если бы она и в самом деле была ему предложена.

Но подлинным творцом мифа о дружбе де Витта и Спинозы Надлер считает Рихарда Фриденталя — автора одной из первых фундаментальных биографий Спинозы.

«Одним из чудесных подарков судьбы, — писал Фриденталь, — стала для Спинозы честь быть знакомым с великим пенсионарием де Виттом, который хотел учиться у него математике и в этот период уважал его настолько, что часто советовался с ним по важным вопросам».

Таким образом, Лукас сделал Спинозу стипендиатом де Витта, а Фриденталь — еще и его учителем и советником. Ну а дальше, как говорится, пошло-поехало.

На нелепость этой версии в свое время обратил внимание еще Василий Соколов в своем очерке о Спинозе.

«Иногда, — не без скрытой иронии подчеркивает Соколов, — в нашей литературе указывается, что Спиноза чуть ли не занимал место официального советника при де Витте, получал от него жалованье и даже учил его математике. Хотя в некоторых источниках можно встретить указания на такого рода факты, однако новейшие исследователи не склонны категорически доверять им. Учителем математики де Витта Спиноза никак не мог быть, ибо де Витт был одним из самых видных математиков своего времени, чего невозможно утверждать о самом философе. Но даже если Спиноза не был другом де Витта, он, безусловно, был весьма близок к его кругу, о чем мы можем судить хотя бы по его «Переписке»[166].

В самом деле, трудно, мягко говоря, представить самоучку в математике Спинозу учителем математики автора одного из первых учебников аналитической геометрии и основоположника демографической статистики.

В то же время Василий Соколов вслед за критиками Спинозы склонялся к тому, что «Богословско-политический трактат» был написан по заданию и издан при поддержке де Витта. И это понятно — как типичному советскому ученому-гуманитарию, все благополучие которого зависело от благосклонности партийных бонз, ему было трудно представить, что подобные книги могут писаться исключительно по велению сердца и быть изданы без содействия и, само собой, одобрения власти.

В том-то и заключалось все дело, что никто Спинозе этот крамольный трактат не заказывал. Если, конечно, забыть его собственные слова о том, что все в мире делается исключительно по волеизъявлению Бога.

21 июля 1667 года закончилась англо-голландская война, в Бреде был подписан мирный договор, но почти тут же в стране началось ожесточенное противостояние между монархистами и республиканцами, между сторонниками Оранского дома и партией Яна де Витта. Надо заметить, что евреи Нидерландов в массе своей поддерживали монархистов, так как монархия казалась им более стабильной, более сильной системой власти, способной при необходимости защитить их от погромов. Бенедикт Спиноза, как и многие другие представители голландского купечества и интеллектуалов той эпохи, был, разумеется, республиканцем и, таким образом, снова оказался по другую сторону баррикад от своего народа.

Однако еще до официального окончания войны, в конце весны 1667 года, из Лондона пришло известие об аресте Генриха Ольденбурга. Вряд ли причиной ареста стала его переписка со Спинозой — во время войны в качестве секретаря Лондонского Королевского общества Ольденбург продолжал переписываться с учеными почти всех стран Западной Европы, включая Голландию, и в течение двух лет никто не ставил ему этого в вину.

Кроме того, он знал, что все его письма, как и ответы на них, перлюстрируются, а потому в тех же письмах Спиноза никогда не позволял себе антипатриотических высказываний. Скорее, наоборот: высказывая свое негативное отношение к любой войне как к бедствию, в равной степени затрагивающему обе воюющие стороны, Ольденбург одновременно старался всячески подчеркнуть свою лояльность по отношению к британской короне.

Арест Ольденбурга, как и обвинения в вынашивании неких антиправительственных планов, стал полной неожиданностью как для его друзей, так и для него самого. Возможно, сыграли свою роль отнюдь не беспочвенные слухи, что Ольденбург является тайным кромвелистом и горячим сторонником республиканского строя — парламентской монархии ему, дескать, было мало.

Сохранившиеся архивные документы доказывают, что в тюрьме Ольденбург вел себя очень достойно. Категорически отвергнув все обвинения, он заявил, что если бы был в чем-то виновен, то на коленях просил бы Его величество о помиловании, но так как каяться ему абсолютно не в чем, то он лишь призывает британское правосудие свершить правый суд, а если это не поможет, то обратится к королю.

В декабре 1667 года Ольденбург был освобожден за отсутствием каких-либо доказательств вины. Тремя месяцами ранее, 26 сентября в Амстердаме скончался один из самых горячих приверженцев Спинозы и самых близких ему людей Симон де Врис.

Смерть Питера Баллинга и Симона де Вриса, арест Ольденбурга — все это, безусловно, были весьма печальные события в жизни Спинозы и должны были больно его ударить, несмотря на все стремление сохранять в любой ситуации философское спокойствие. Но как именно отреагировал Спиноза на смерть ближайшего друга и ученика, мы, увы, не знаем. Не знаем по той простой причине, что вся переписка Спинозы, не содержащая в себе каких-либо философских откровений, а лишь рассказ о чисто личных моментах жизни, была уничтожена друзьями сразу после его смерти — видимо, чтобы не помешать созданию мифа о бесстрастном, следующем исключительно разуму философе.

Вот что пишет Лукас по поводу умения Спинозы подавлять внешние проявления эмоций (что, как известно, отнюдь не означает глубоких внутренних переживаний):

«Не обладая хорошим здоровьем на протяжении всей жизни, с самой ранней юности он учился терпеть страдания; никто другой не освоил эту науку лучше него. Он искал утешение лишь внутри себя, и если он и был восприимчив к каким-либо горестям, так это к горестям других. «Думать, что зло переносится легче, когда разделяешь его со многими людьми, есть — говорил он, — верный признак невежества, и мало здравого смысла в том, чтобы находить утешение в общих невзгодах». Он был способен проливать слезы, видя, как его сограждане растерзали общего всем им отца; и хотя он лучше, чем кто-либо, знал, на что способны люди, он не переставал содрогаться при мысли о том гнусном и жестоком спектакле. С одной стороны, он видел, как свершаются беспримерное отцеубийство и черная неблагодарность; с другой — лишался блестящего покровителя, единственной опоры, которая у него еще оставалась. Этого хватило бы, дабы сразить личность заурядную, но не такую, как у него, приученную превозмогать душевные тревоги, не теряя присутствия духа. Поскольку он всегда владел собой, то весьма скоро пришел в себя после этого ужасного происшествия. Когда один друг, почти его не покидавший, удивился этому, наш философ ответил ему: «Чего стоила бы мудрость, если подвергшись страстям человеческим, нам не достало бы силы взять себя в руки?»…»[167]