1000 лет радостей и печалей - Ай Вэйвэй

блюда китайской кухни на завтрак, обед и ужин, ведь стоит попасть в желудок китайца еде, которая ему не понравится, как тот начинает скучать по дому. При этом мы обязательно предлагали и характерные немецкие блюда, например сосиски или свиную рульку.

Огромный объем административной работы — паспорта, визы, страховки, билеты на самолет — чуть не свел меня с ума, и я едва не забыл, что занимаюсь проектом для художественной выставки. Моя роль в этом процессе напоминала работу менеджера или гида, имеющего дело с логистикой, связями с общественностью, СМИ, обеспечением безопасности и прочими административными задачами. В то же время я старался минимизировать свою роль в принятии решений по вопросам эстетики, что, как я надеялся, поможет более интенсивно развивать проект в разных направлениях и позволит «Сказке» избежать излишней искусственности и замшелых клише.

Еще одним элементом «Сказки» стала инсталляция из 1001 стула эпохи Цин — стационарный, но не менее значимый с точки зрения культуры и памяти эквивалент 1001 гостя. Стулья всем нам знакомы не только как предметы мебели, но и как атрибуты традиционного стандартного обустройства семьи и общества. Стулья — часть воспоминаний китайских участников проекта — были не экспонатами, а служили, скорее, удобным местом отдыха для посетителей.

Некоторые явления, на которые обращал внимание проект «Сказка», позже отзовутся в таких процессах, как взрывной рост международного туризма, а потом ужасы миграционного кризиса в годы, последовавшие за «Документой-12». В немецкой газете вышла статья под заголовком «Китайцы уже здесь», где в том числе говорилось: «Для принимающей стороны эта группа из 1001 китайца может стать мощной метафорой взрывного роста населения, а еще символом утраты культуры и недолговечности материальных благ».

Глядя на то, как китайцы постепенно появляются из зоны таможенного контроля франкфуртского аэропорта, я был тронут до глубины души. Эти люди мало что знали о современном искусстве, и многие из них, возможно, так никогда и не поймут, в чем состояла моя затея, но интернет привел нас всех в новую реальность, и теперь, когда они вышли из самолета в чужой стране, им предстояло расширить свой опыт. Для меня взаимодействие с жизнями других людей было особенным переживанием: право исследовать мир человек получает при рождении, и эти путешественники впервые воспользовались этим правом.

Временный дом «Сказки» — или, как его описали немецкие СМИ, «полевой госпиталь», — располагался на двух этажах: один для женщин, один для мужчин, и каждый этаж делился белыми хлопковыми занавесями на десять комнат по десять кроватей. Все участники получили по набору из футболки с напечатанным логотипом F1001 и USB-браслета, дающего бесплатный доступ в павильон выставки. На информационной доске у входа в общежитие висели самые разные объявления: расписание на день, детали страховки, инструкция по использованию интернета и телефона и списки мероприятий, куда можно было вписать свое имя. Жители Касселя пожертвовали десятки велосипедов, которые гости могли использовать в течение своего визита, а USB-браслеты давали бесплатный проезд на трамваях и автобусах города, являясь по сути пропусками для «китайцев Вэйвэя».

Китай и Запад отличаются друг от друга в силу множества фундаментальных особенностей, которые проявляются на разных уровнях и в разном контексте, а иногда имеют противоположные векторы. Пока 1001 китаец исследовал Кассель, взаимные представления и заблуждения Востока и Запада относительно друг друга распространялись по улицам и переулкам этого немецкого городка и сошлись, как я и надеялся, в сказку в этой чужой стране. До начала и в процессе мероприятия большая команда сняла более тысячи часов видео, скрупулезно запечатлев сцены из жизни участников «Сказки», в том числе повседневную жизнь в их родных местах, их заботы, мечты, трудности. Отредактировав этот материал, мы получили документальный фильм, рассказывающий о том, как появилась идея «Сказки» и как она воплощалась.

На зеленой лужайке перед дворцом XVIII века в парке Карлсауэ я установил другую работу — «Шаблон» (Template), сделанную более чем из тысячи деревянных дверей и оконных рам старинных зданий в Шаньси, которые собирались сносить. Я поместил эти фрагменты в современную среду, создав эклектичный, дерзкий, противоречивый контекст, будто это сооружение одновременно и из прошлого, и из будущего. Меня не волновали детали монтажа «Шаблона» — в одном интервью я даже сказал, что не возражал бы против удара молнии в этот экспонат. Я находил истинную радость в спонтанности, в эфемерном ощущении удовлетворения, которые дает виртуальная реальность, а подразумеваемые идеи и методы меня не удовлетворяли. Но в тот момент у меня уже не было желания соответствовать ожиданиям СМИ или МоМА относительного того, каким должно быть современное искусство.

Затем 21 июня, всего через два дня после открытия двенадцатой «Документы», во время неожиданной грозы «Шаблон» опрокинулся. Новость поразила меня: это казалось дурным предзнаменованием. Но солнце вышло из-за туч, когда я осматривал рухнувшие обломки, и новый облик инсталляции меня восхитил: огромный объект, который мы с таким трудом установили, скрутился винтом, но не сплющился окончательно. Структура упрямо противостояла силам, которые стремились ее разрушить, и теперь в ней было еще больше жизни, чем раньше, когда она стояла прямо. В ее обломках сквозила мощь. Искусство никогда не заканчивается, будто говорила нам эта работа, искусство — всегда только начало.

«Сказка» вызвала множество дискуссий, и последствия ее оказались намного сложнее, чем я ожидал. Один обозреватель потом напишет: «„Сказка“ стала поворотным моментом для карьеры художника Ай Вэйвэя; теперь он все больше использует радикальные формы для исследования социальных вопросов». Я не любитель порядка: в восточном или западном обличье — он вызывает у меня подозрение. Я не люблю порядок за то, что он ограничивает человеческую природу и выбор. Когда вы отбрасываете навязанные смыслы, отношения между вами и окружением становятся напряженными, но именно тогда, когда вам не по себе, вы максимально начеку.

Часто я бываю в смятении, но именно это чувство ведет меня вперед. «Сказка» в смысле социальной вовлеченности стала знаком грядущих перемен, и начиная с этого момента в искусстве меня все больше стали занимать запутанные отношения между политикой и действительностью. Во мне родилось и зрело новое искусство, и его корни прорастали повсюду.

Как раз в этот плодотворный период я познакомился с Ван Фэнь, молодой женщиной, работавшей над документальным фильмом «Сказка», и у нас завязались отношения. Когда я ездил в Нью-Йорк в 1998 году, мы с Лу Цин поженились, и теперь, десять лет спустя, мы оба все еще жили в Цаочанди, но спали в разных комнатах. Однажды Лу Цин печально сказала мне,