Метро 2035: Питер - Шимун Врочек

– Аминь, – хором поддержали слепые.

Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.

Слепые ему в последнее время стали симпатичнее, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.

– Теперь мы куда? – спросил Кузнецов. Лицо светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.

Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?

Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.

– Домой, – сказал он.

Паромщики уперлись веслами в причал, налегли. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…

Бум.

Паром покачнулся.

Иван поднял взгляд. Перед ним стоял скинхед, широко раскинув руки после прыжка.

– Я вас провожу немного. – Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. – До «Невского». Прогуляюсь.

Миша улыбался во весь рот.

– Рад тебя видеть, – сказал Иван. – А чего передумал-то?

– Да так. – Лицо Убера вдруг стало жестким. – Вспомнил одну фигню. У кого сейчас может быть мой нож… Представляешь?

В красноватой темноте Иван слышал голос, вещавший:

– Настанет день, когда Обернувшиеся станут Прозревшими. Аминь, братья!

– Аминь! – гудел хор.

Ивану казалось, что он слышит голоса сквозь боль, захлестывающую, как кровавая горячая волна. Голова его превратилась в клубок переплетенных нервов. Когда они касались друг друга, пробегал синий разряд – и в голове, позади глаз, вспыхивал слепящий, режущий свет.

– Жена Лота согрешила неверием и обращена была в соляной столб, – продолжал тот же голос. – Нам же Господь дал возможность осознать и раскаяться, узреть мир очами не физическими – кои грешны изначально, а духовными, кои откроются во время указанное. Слышите меня, братья! Зверь близок! Грядет время испытаний! Аминь!

– Аминь! – вторил хор.

Где я? Что случилось? – размышлял Иван сквозь приступы набегающей боли. – Все же было хорошо?

Было?

* * *

Надо признать, сначала действительно все складывалось неплохо. Паром доставил их к гермоворотам, отделяющим затопленную часть туннеля от сухой, ведущей к «Невскому проспекту». Здесь была своеобразная таможня – на островке из пластиковых бутылок и бочек, плавающем у самой гермы. Настил сделан из дверей от вагонов метро, на них поставлен стул и металлический бочонок в качестве письменного стола. Уныло светила газоразрядная лампа, свет был уставший, подрагивал, точно вот-вот заснет.

Изредка таможенник пихал ногой банку с угрем – тот вяло шевелился, раскрывая пасть, и лампа на несколько мгновений загоралась ярче.

На таможеннике была синяя рубашка машиниста. Рукава закатаны, обнажая заросшие курчавым волосом толстые руки. Таможенник окинул прибывших равнодушным взглядом, кивнул – туда идите. Документы даже не стал спрашивать. Нормально, подумал Иван.

Вправо от двери шел запасной ход. Через него путешественникам предстояло идти дальше.

Интересно, как герму будут обходить слепые? – подумал Иван. Вслед за поводырем он перепрыгнул на таможенный островок, настил под ногами закачался. Плеск воды.

Вот и все. Прощай, Новая Венеция.

Рядом встал Уберфюрер. Иван повернул голову, краем глаза заметил, как поводырь о чем-то шепчется с таможенником.

– Кузнецов, где ты? – Он повернулся. Блин!

Молодой мент лежал без сознания, раскинув руки, на пароме, вокруг него столпились слепые. Один замер с палкой в руке – видимо, он и ударил Кузнецова.

– Миша. – Иван сделал шаг вперед, уже чувствуя, что поступает неправильно. Точка в затылке налилась тяжестью. Нельзя было оставлять за спиной поводыря… Черт, нельзя…

Иван начал поворачиваться…

Удар. Голова словно раскололась.

Уже падая, Иван услышал, как взревел Уберфюрер, бросаясь в атаку.

Бесполезно, подумал Иван. Он падал словно сквозь прозрачный сироп – беззвучно и красиво. Пум-м. Настил спружинил, приняв его тело.

Еще удар. Боль. Темнота.

Бес-по-лез…

* * *

…но. Темнота.

Иван поднялся и сел. Пол был холодный, бетонный. Темнота такая, что даже собственных рук не видно. Только пятна скачут перед глазами. Но это просто реакция глазных нервов.

Он поднялся и протянул руки. Пальцы наткнулись на железные прутья. Шершавые, заржавевшие. Иван начал ощупывать их, чтобы составить представление о пределах своей свободы… Где он? В каморке под платформой? В каком-то коллекторе? Где?

Размеры Ивановой свободы не впечатляли. Пространство метра полтора в длину, метр в ширину. Если попробовать, то в прыжке можно дотянуться до верхних прутьев решетки. То, что вокруг клетка, Иван понял как-то сразу. Выхода из нее не было. Пальцы натолкнулись на навесной замок – тяжелый, гладкий. Холодный. В отличие от решетки, замок был явно новенький. В углу клетки стояло ведро для испражнений. Заботливые, блин.

Итак. И что мы имеем?

Удар по голове. Провал. Потом – клетка. Зачем слепым понадобилось это делать?

Неизвестно, сколько прошло времени. Без света Иван потерял всякое представление о часах и минутах.

Через некоторое, неизвестное ему, Ивану, время он перестал ощущать свое тело. Своеобразное состояние. Ему и раньше доводилось оставаться надолго в темноте, но тогда он мог идти, искать выход. И обычно находил. Сейчас же все, что Ивану было доступно – сидеть в замкнутом пространстве, огражденном железными прутьями. И думать.

Если я сойду с ума, то это будет здесь.

– Или я уже схожу с ума, – сказал Иван вслух. Голос в темноте существовал отдельно от него и звучал откровенно по-дурацки.

Тишина.

– Кто сходит? – сказали справа. – Молодой человек, выражайтесь, пожалуйста, поконкретней. И хотя бы представьтесь.

Иван открыл рот. Закрыл. Да ну, ерунда…

– Да ну, – сказал Иван. – Не может быть. Бред какой-то.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался голос.

– Мне уже чудится, что со мной говорит профессор Водяник, – ответил Иван честно. – Но этого не может быть!

Молчание. Долгое молчание.

Очень-очень долгое молчание.

– Иван?! – тот же профессорский голос.

Этого еще не хватало.

– Профессор, только не надо так шутить. Я-то надеялся, что вы в безопасности, сидите себе на «Василеостровской». Вернее, так оно и есть, а я просто брежу. Но пусть хотя бы в бреду все будет лучше, чем на самом деле, ладно?