Меморист - М. Дж. Роуз

— Медсестра позвонила Ребекке, и та снизошла до того, чтобы поговорить со мной лично, а не общаться через третьих лиц. Она сказала, что с нее хватит того «шаманства», которым я мучаю мальчика, и отныне я буду видеться с сыном только в ее присутствии, — сказал Отто. Вернувшись, он бессильно упал в кресло рядом с Меер и уронил плечи. — Судя по всему, последней каплей стало то, что я в прошлые выходные привез сюда тебя. И вот теперь, когда Николас заболел, Ребекка не хочет, чтобы кто-либо посторонний мешал ему выздоравливать. Но Николас потерял себя, и он не может бороться с воспалением легких, когда его здесь нет. Ну почему Ребекка никак не может это понять?

Меер положила ладонь ему на руку; даже сквозь ткань куртки она ощутила, как напряжено его тело.

— Я не знаю, какие законы у вас, но в Америке получить судебное предписание без веских оснований было бы невозможно. Пожалуй, только тем, кто совершил преступления на сексуальной почве, запрещается видеться со своими детьми. По-моему, тебе надлежит посоветоваться с адвокатом.

Себастьян взглянул на часы.

— Я позвоню прямо сейчас. Не хочу ждать, когда вернусь домой и будет еще позже.

— Да, да, все в порядке, разумеется, звони.

Меер прошла в дальний конец коридора к окнам, выходящим на рощу, в которой они с Себастьяном гуляли в воскресенье. В темноте не было видно ничего, кроме бледного лунного света, мерцающего на глади пруда. Прижавшись лбом к холодному стеклу, Меер закрыла глаза, размышляя о том, каким долгим и странным выдался этот вечер. Долгим, странным и печальным.

— Сегодня мой адвокат ничего не сможет сделать, — сказал Себастьян, закончив разговор. — И даже на этой неделе. На то, чтобы отменить судебное предписание, потребуется время. Вероятность того, что удастся подготовить все бумаги и добиться слушания дела раньше чем через две недели, минимальна.

— Мне очень жаль.

Себастьян оглянулся на палату своего сына, перед ней все так же стоял охранник.

— Дайте мне еще одну секунду, и после этого мы уедем.

Меер обратила внимание на то, что на этот раз в движениях и позе Себастьяна не было враждебности и гнева. Охранник, выслушав его, остался настороже, но все же склонил голову набок, выражая свое сочувствие. Наконец Себастьян сунул руку в карман, достал ручку и визитную карточку, черкнул что-то и протянул кусочек картона охраннику. Тот долго смотрел на него, но затем все же взял его и отступил вправо, позволяя Себастьяну заглянуть в палату. Целую минуту тот стоял совершенно неподвижно, глядя на сына сквозь стекло, армированное стальной проволокой.

Когда они снова направились назад к лифту, Меер обратила внимание, каким тяжелым стал шаг Себастьяна.

— Что ты дал охраннику?

— Номер своего сотового телефона. И обещание отблагодарить его, если он будет звонить и держать меня в курсе. Каждый раз, уходя отсюда, я чувствую себя так, словно бросаю своего сына наедине с той черной унылой пустотой у него в голове, в которой он живет. Если он вообще живет.

— Определенно, Ребекка не пыталась винить тебя в том, что случилось с Николасом?

— Нет. Но я верил, хотя это и глупо, что я мужчина и у меня хватит сил защитить своего ребенка от всего. От всего. Однако, убедившись в том, что это не так, что я не могу уберечь своего сына, я пришел к выводу, что я полный неудачник, и у меня осталась только одна мысль — я могу сделать хоть что-то.

Под Венским концертным залом

Среда, 30 апреля, 03.03

Спать в подземелье на земле, подложив под голову куртку, оказалось на самом деле гораздо проще, чем спать в отвратительном номере в дешевой ночлежке. Насколько мог вспомнить Давид, впервые после трагедии его не терзали знакомые кошмарные видения, ставшие его судьбой. Вместо этого его разбудили совсем другие образы. Очень живые, яркие, но отрывочные. Он чувствовал страшную боль, но в то же время глубокое удовлетворение от сознания выполненного долга.

Встав, Давид потянулся, разминая затекшие мышцы, затем достал из рюкзака припасы, съел яйцо вкрутую и запил глотком минеральной воды — чисто механически, не чувствуя вкуса и фактуры, а просто выполняя какое-то необходимое действие. В то последнее утро Лисла приготовила на завтрак яйца. Давид очень торопился, но она настояла. Это день рождения сына, и они должны позавтракать все вместе… нет. Надо положить этому конец. Все равно это больше не помогает. Теперь он обо всем позаботится. Действие, подпитанное яростью, лучше беспомощной жалости. Гибель его семьи не будет напрасной. В Библии говорится — око за око. И вот сейчас он собирался осуществить именно это — и даже больше.

Услышав царапанье, Давид вздрогнул и, стремительно развернувшись, положил руку на рукоятку «глока».

Но это была лишь одна из полудюжины сидящих в клетке крыс, цепляющаяся острыми когтями за металлические прутья. Давид подумал о ее собратьях-грызунах, живущих в сточных канавах. Но разве не превратился весь мир в сточную канаву? Словно почувствовав, что тюремщик думает о них, крысы принялись дружно царапать прутья клетки. Они изнывали от нетерпения, но им придется подождать…

Давид обнаружил, что ждать в подземелье оказалось не так трудно, как он предполагал. Тревога, не покидавшая его на протяжении последних нескольких недель, была в основном вызвана опасением, что его обнаружат до того, как он успеет довести до конца задуманное.

Оставалось всего несколько часов до тех пор, как концертный зал снова наполнится жизнью и люди Пакстона вернутся к своим поискам. Бодрствовать было гораздо легче, когда сверху доносился шум. Давид вслушивался, стараясь разобрать отдельные звуки, и это было хоть каким-то занятием. Крысы тоже перестали царапаться, и наступила полная тишина, настолько густая, что можно было заснуть снова… прямо здесь… на голой земле…

Стоя на берегу быстрой широкой реки Инд, окруженной горами с заснеженными вершинами, он вдыхал воздух, наполненный благоуханием цветущих деревьев. Пожилой мужчина в свободной светлой одежде громко ругался, посылая ему угрозы. Но он не боялся старика. Женщине с глазами цвета морской волны угрожает опасность со стороны этого старика, и он должен ее спасти. Он сделает все, чтобы спасти ее.

Давид проснулся, пораженный тем, что сон вернулся. Его захлестнуло предчувствие надвигающейся катастрофы.

Я знаю, что я бессмертен. Нет сомнений, что я уже умирал десять тысяч раз. Я смеюсь, когда смерть называют концом; мне известен истинный размах времени.

Уолт Уитмен

Вена, Австрия

Среда, 30 апреля, 09.15

Джереми Логан выглядел более измученным, чем накануне, и когда он сказал своей дочери и Малахаю, что его не выпишут из больницы ни утром, ни, возможно, и днем, Меер не удивилась, но встревожилась.