Петербургская баллада - Дмитрий Леонтьев

— Крепитесь… А вот и ваш муж, — указал он на подъезжающую машину, — я должен идти, извините… Подождите меня здесь…

Катерина бессильно смотрела, как Леонид выходит из машины, о чем-то переговаривается с начальником лагеря, направляется к зеленому домику. Она видела, как распахнулась дверь, и взлохмаченная, заплаканная Анжелика бросилась на шею отцу, крепко обхватила его руками и, вздрагивая от рыданий, принялась что-то рассказывать. Как, не обращая ни на кого внимания, они пошли к машине и сели на заднее сиденье. Смотрела, как машина уносит их прочь… Потом встала и бесцельно побрела куда глаза глядят. Ничего не замечая, ни о чем не думая, ничего не желая…

Она сама не помнила, как вернулась домой. Долго сидела у окна и смотрела на спешащих по улице прохожих. На город опустились вечерние сумерки, затем ночь зажгла звезды, затем небо стало молочным, и солнце взошло вновь…

— Все кончено, — сказала она вслух и встала, — я не могу… я не в силах нести больше эту тяжесть, прости, господи, но мне это не по силам… Ты правильно наказываешь меня… Суд, тюрьма — разве это наказание? Это перенести можно… жизнь перенести нельзя… Но я больше не могу, прости. Я знаю, что совершаю грех, но он уже ничего не изменит. Ничего не добавит и ничего не изменит. Для меня нет места на этой земле… Не знаю, какие муки ждут меня там, но не думаю, что они будут страшнее того, что я пережила… От меня все отреклись. Я — прокаженная. Люди ненавидят меня, боятся, что я заражу их… Наверное, они правы. Я — исчадие ада и уже сама не понимаю, что хорошо, а что плохо. Я мразь. Я убийца и мразь. Я заслужила страшную кару, но умоляю: смилуйся надо мной! Уничтожь меня без следа, даруй мне небытие, чтобы не мучилась моя душа воспоминаниями в аду. Чтобы все забыли — и я, и они…

Вновь я совершаю смертный грех, но, может быть, хоть там не будет так страшно, холодно и одиноко. Может быть, произойдет чудо, и там вообще ничего не будет: ни чувств, ни мыслей, ни воспоминаний… Даруй мне это избавление, господи! Не по делам моим, а по милости твоей!.. И прости меня…

Она обошла квартиру, собирая все имеющиеся в доме таблетки и вываливая их на стол. Принесла из кухни стакан воды и принялась вытаскивать таблетки из упаковок, складывая их горкой на краю стола. Оставалось извлечь таблетки всего из двух упаковок, когда в дверь раздался громкий стук. Катерина вздрогнула и заспешила. Трясущимися руками расцарапала фольгу последних упаковок, вытрясла таблетки на стол…

— Катерина! Это опять я, — крикнул из-за двери сосед. — Я знаю, что ты дома, я слышал, как ты ходишь! Тут к тебе пришли!..

— Оставьте меня в покое! — крикнула она в исступлении. — Убирайтесь!

— У нее крыша поехала, — сказал кому-то за дверью сосед, — правда, ее в последнее время и впрямь зажра-ли… все, кому не лень…

— Екатерина Семеновна, — раздался за дверью незнакомый женский голос, — откройте, пожалуйста. Мне очень надо с вами поговорить. Я не причиню вам зла.

— Оставьте меня в покое! Есть у вас сердце или нет? Люди вы или звери?

— Я не уйду, — решительно сообщили за дверью, — вы сейчас, как я понимаю, в таком состоянии, что уйти я просто не могу. А при первом подозрительном звуке ваш сосед выломает дверь… Вы уж извините…

Она застонала и прижалась лбом к холодной стене. Судя по интонациям, эта стерва за дверью вполне была способна выполнить свою угрозу. А допустить, чтобы ее опять насильно вернули в эту жизнь, она не могла. Это слишком страшно: умирать неоднократно… Она бросила на стол какую-то тряпку, прикрывая груду таблеток, и побрела к двери. На пороге стояла толстая, лет пятидесяти, дама в шляпке совершенно неописуемого фасона. Но смотрела она не на открывшую дверь Катерину, а на щенка, забавно вырывающегося из ее пухлых рук.

— Ай, молодец! — причитала она. — Я тебя у бомжа купила, в приличный дом принесла, а ты, негодник, что натворил? Описал меня. А я ведь тебя специально на газоне, перед домом выгуливала. Там, где травка… Там не хотел, а здесь — пожалуйста… Эка незадача! Такой маленький, а сколько в тебе воды… Теперь пятно на кофте останется… М-да…

«Она сумасшедшая, — устало подумала Катерина, — ненормальная, которая насмотрелась телевизора, начиталась газет и пришла поглазеть…»

— Где тут у вас ванная комната? — деловито спросила толстуха, бесцеремонно отодвигая хозяйку и проходя в квартиру. — Ага, вижу… Я на минутку, извините…

Она скрылась в ванной комнате, откуда минуту спустя послышался шум льющейся воды. Катерина прикрыла входную дверь и пошла на кухню. Присев на табуретку, она сложила руки на коленях и покорно приготовилась ждать. Толстуха вышла из ванной минут через пять, строго выговаривая щенку:

— Я тебя так гордо назвала, а ты что творишь? Не Джульбарс ты вовсе, а какой-то… тамагочи… ну разве можно так с подполковниками поступать? Или для тебя, раз женщина, так уже и не офицер? Извините, Екатерина Семеновна, — сказала она, — я не представилась. Моя фамилия Беликова. Екатерина Юрьевна Беликова. Подполковник недавно организованной «полиции нравов». Вы меня, наверное, не помните? Я вас опрашивала тогда… в детской комнате милиции? Забыли?

— Какое это теперь имеет значение? — безразлично ответила Катерина. — Опрашивали… Вы — не вы… Что с того?

— Я вас когда по телевизору увидела — вспомнила тот случай. Надо, думаю, навестить. А без подарка неудобно… Вот, купила вам собаку.

— Мне? — без эмоций переспросила Катерина. — Спасибо, но мне уже ничего не нужно.

— Значит, ему нужно, — кивнула Беликова на щенка, — каждому нужно, чтобы о нем кто-то заботился. И чтоб он, в свою очередь, заботился о ком-то. И человеку это необходимо, и собаке… Да и вообще любой божьей твари на земле. Вот я часто слышу, как людей со зверьми сравнивают. «Озверел», «звериная жестокость» и тому подобные глупости. А я считаю, что это не так. Человек, он, знаете ли, разумен. А потому у него иной раз ум за разум заходит. У зверей таких проблем нет. Они — душевные. У них нет фантазии, а потому им трудно найти причину для предательства. Они не бросают хозяина даже тогда, когда от него отвернулся весь мир. Представляете, как было бы прекрасно, если б люди смогли научиться верности у зверей? Надо научиться прощать. Почему животным это труда не составляет, а людям практически невозможно? Еще апостол Иаков говорил: «Язык укоротить никто из людей не может; это — неудержимое зло, он исполнен смертоносного яда».

Иному судье, иному журналисту или милиционеру кажется, что он делает правое дело, уничтожая злодея, а ведь он подлость совершает. Сказано: «не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне». Вот эти судьи и есть «убийцы душ и тел». Спасать, а не губить — вот что должно заботить человека. А вы молодец. Вы не только раскаянием, но и делом к истине идете. Книга ваша — большое благо. Многим она сил придаст. У того же апостола Иакова есть такое суждение: «Что пользы, если кто говорит, что имеет веру, а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его? Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе… Человек оправдывается делами, а не верою только».