Бомбы сброшены! - Гай Пенроуз Гибсон

Кровь яростно пульсирует в висках. Я знаю, что играю в кошки-мышки со смертью, но этот ИС должен загореться. Вновь на высоту 750 метров, и новый заход на 60-тонное чудовище. Он снова не загорается! Меня охватывает бешенство. Он должен загореться — и загорится!

На приборной доске мигает красный огонек. Этого не хватало! У одной из пушек заклинило затвор, а у второй остался всего один патрон. Я снова набираю высоту. Не безумие ли это: рисковать жизнью ради единственного выстрела? Не спорьте. Очень часто мне приходилось уничтожать танк единственным снарядом.

На сей раз мой Ju-87 набирает высоту очень медленно, так как я продолжаю взвешивать все «за» и «против». Одно мое «Я» говорит: «Если этот проклятый тринадцатый танк не загорелся до сих пор, не думай, что ты покончишь с ним последним выстрелом. Лучше лети домой за новым боекомплектом, и все снова будет в порядке».

На это мое другое «Я» горячо возражает:

«Возможно, и нужен всего один выстрел, чтобы помешать этому танку катить по Германии».

«Катить по Германии! Сказано, как в дешевой мелодраме! Множество русских танков покатит по Германии, если сейчас ты ошибешься. А ты сейчас все провалишь, не строй иллюзий. Это форменное сумасшествие — идти вниз ради единственного выстрела. Просто безумие!»

«А сейчас еще скажи, что я промажу из-за того, что это тринадцатый танк. Глупое суеверие! У тебя еще остался один снаряд. Кончай разглагольствовать и приступай к делу!»

И вот я бросаю самолет в пике с высоты 750 метров. Сосредоточься на пилотировании, крути самолет, ведь снова десятки орудий выплевывают в тебя раскаленный металл. Я выравниваю самолет… стреляю… и танк вспыхивает! Внутренне торжествуя, я пролетаю над горящихм танком. Потом я начинаю подниматься вверх по спирали… жуткий треск в моторе, и словно раскаленный стальной клинок пронзает мне ногу. Перед глазами темнеет, и дыхание перехватывает. Но я обязан лететь дальше… лететь… Я не должен отключиться. Стисни зубы и преодолей свою слабость. Волны обжигающей боли прокатываются по всему телу.

«Эрнст, мне оторвало ногу».

«Да цела твоя нога. Если бы ее оторвало, ты не мог бы говорить. Зато наше левое крыло горит. Тебе нужно садиться, в нас попали два 40-мм снаряда».

Пугающая темнота заволакивает глаза, я уже ничего не различаю.

«Скажи мне, где садиться. А потом вытаскивай меня побыстрее, пока я не сгорел заживо».

Я больше ничего не вижу и веду машину, полагаясь на внутреннее чутье. Я смутно припоминаю, что каждый раз заходил в атаку с юга на север, а потом поворачивал налево. Поэтому сейчас я должен лететь на запад, прямо на базу. Я держу этот курс несколько минут. Почему крыло до сих пор не отвалилось — непонятно. В действительности я лечу на северо-северо-запад, почти параллельно линии фронта.

«На себя!» — кричит Гадерманн по внутренней связи, но я чувствую, как медленно погружаюсь в какой-то туман… приятное забытье.

«Ручку на себя!» — снова кричит Гадерманн. Это деревья были или телеграфные провода? Я перестал воспринимать окружающее и тяну ручку на себя лишь потому, что этого требует Гардерманн. Если бы только прекратилась эта жгучая боль в ноге… и этот полет… если бы только я мог позволить себе погрузиться в этот странный серый мир и уйти в манящую даль…

«Тяни!» Вновь я автоматически беру ручку на себя. Однако на сей раз Гадерманн меня действительно разбудил.

Сознание на миг проясняется, и я понимаю, что должен кое-что сделать.

«Какая под нами местность?»

«Паршивая. Кочки».

Но я должен садиться, иначе снова навалится эта опасная апатия, и я снова потеряю контроль над израненным телом. Я ударяю по педали левой ногой и захожусь криком. Но ведь я был ранен в правую ногу? Или нет? Поворот вправо, я поднимаю нос самолета вверх и мягко касаюсь земли. Так как механизм отстрела шасси может не сработать, я сильно волнуюсь.[8]Только бы мы не скапотировали. Самолет горит… он обо что-то ударяется, и пару секунд его тащит по земле.

Теперь я могу отдохнуть, могу ускользнуть в серую даль… чудесно! Страшнейшая боль рывком возвращает меня в сознание. Кто и куда меня тащит?.. Мы трясемся по каким-то кочкам?.. Но вот все и кончено… Я окончательно погружаюсь в объятия тишины…

* * *

Я просыпаюсь, все вокруг белым-бело… сосредоточенные лица… едкий запах… Я лежу на операционном столе. Внезапно меня охватывает жуткая паника: что с моей ногой?

«Ее нет?»

Хирург кивает. Спуск с горы на новых лыжах… прыжки в воду… десятиборье… прыжки с шестом… что все это для меня значит? Сколько моих товарищей получили более серьезные ранения. Ты помнишь… одного парня в госпитале в Днепропетровске, у которого взрывом мины было снесено лицо и оторваны обе руки? Потеря руки, ноги и даже головы не так уж важны, если эта жертва поможет спасти Фатерланд от смертельной опасности… Это не катастрофа. Гораздо хуже другое — я не смогу летать несколько недель. И это в дни серьезнейшего кризиса на фронте! Все эти мысли вихрем проносятся у меня в голове. Хирург мягко говорит мне:

«Я ничего не мог сделать. Кроме нескольких обрывков кожи и сухожилий от нее ничего не осталось, поэтому ногу пришлось ампутировать».

Если там ничего не осталось, что же тогда он смог ампутировать? Юмор несколько мрачноват, чего уж… Впрочем, для хирурга это обычная будничная работа.

«Но почему другая нога в гипсе?» — спрашивает врач с удивлением.

«С ноября… А где я нахожусь?»

«В главном полевом госпитале СС в Зеелове».

«А, Зеелов!»

Но этот город расположен не более чем в 10 километрах от линии фронта. Значит, я летел не от нее, а вдоль нее.

«Вас принесли сюда стрелки СС, и один из наших врачей провел операцию. Но на вашей совести числится еще один раненый», — добавляет врач с улыбкой.

«Неужели я случайно укусил хирурга?»

Он качает головой.

«До такого вы не дошли. Нет, вы никого не кусали, но лейтенант Корол пытался сесть на Физелер «Шторхе» рядом с вашим разбитым самолетом. Вероятно, это было слишком сложно. Его самолет скапотировал… И теперь у него голова в повязках».

Добрый старина Корол! Похоже, когда я летел в полубессознательном состоянии, меня сопровождала целая эскадрилья ангелов-хранителей!

Тем временем рейхсмаршал прислал личного врача с приказанием немедленно перевезти меня в госпиталь на территории Берлинского зоопарка. Этот госпиталь размещался в надежном бомбоубежище. Однако хирург, который меня оперировал, не желал об этом и слышать, так как я потерял слишком много крови. Но к завтрашнему дню все будет в порядке.

Врач рейхсмаршала сообщил мне, что Геринг немедленно доложил о происшествии Гитлеру. По его словам, фюрер был очень рад, что я отделался так легко.