Завтра будет солнце - Лука Бьянкини

пятьдесят грамм?.. Ничего себе… Черт, да знаю я, что он мудак, но все равно жаль… не за то, так за дозу… копы, говоришь… они потом сами же все это и употребляют… А, так ему условное назначили? Не понимаю только, для тебя это что, успешный исход?.. А, тогда поздравляю, ты мастер!.. Как я могу это понимать, если меня арестовывали всего один раз?.. Ну, ты же знаешь, мама всегда так делает, а на самом деле она рада… Бедненькая… Да, но это же Xanax… То есть как, бутылочка с соской, а в ней водка?.. И одета как новорожденная… В Паласе?.. Бедная мама, я даже не знаю, что сказать… А как же ее подруги… торты жрали в Сан-Морице… Да, до нас тоже докопаются… Это же просто классика… Вот как, он объявился?.. Видишь, она в итоге его бросила… И правильно сделала… Не, не интересно, сам ему звони… Да, но сейчас у меня нет никакого желания… Да срать я хотел на это имущество, возьми себе его гребаные акции… Ничего я не капризничаю… Да просто наплевать… Извини, я тут с одним человеком… Кубинец, работает здесь… Кто ты такой, чтобы меня учить, к кому ходить, к кому не ходить?.. Ужинаем… Донна Лавиния… Не могу говорить… Нет, не беспокойся… Да, продолжаю работать… Пропадаешь… Зарядка кончается… Лоле привет от меня… Да, поцелуй ее… Сейчас не могу… О’кей, дистанция, разумеется.

Повернувшись к столу, я обнаружил на нем «молоко на ножках», такое кушанье наподобие взбитых сливок, которое не просто было безумной вкуснятиной, нет, это был целый множественный оргазм, который мог бы иметь Рокко Сиффреди[32] с женщинами всего мира. В качестве заключительного аккорда Мена выставила одну из лучших наливок. Ну, конечно, мы с Рикардо не нашли подобающих слов, дабы описать великолепие напитка, ограничившись банальным «о-как-вкусно». Пожалуй, наша милая кухарка была вправе ожидать от нас большей признательности. Возможно, Мена просто до сих пор не поняла, с какими шалопаями ей приходится иметь дело.

Мы потом еще немного посидели за столом, поболтали, покурили, ибо зачем вообще есть, если после еды нельзя выкурить хотя бы сигаретку? Рикардо пригласил меня на мохито в свою конуру, но я отказался, главным образом из-за музыки, которую он, вне сомнения, обрушил бы на меня. Вообще-то встретиться с ним мне так или иначе придется, кто знает, наверное, мы оба находились сейчас на крутых поворотах собственных судеб.

Я пошел в свою хату, и мои глухие шаги пугающим эхом отзывались в стенах безлюдной бильярдной. На полу перед дверью комнаты Грандуки лежал пакет. В нем я обнаружил еще нечитанный «Дьяболик» и записку:

Дорогой, боюсь, что ты все еще в плену, но они за это заплатят. Я установила жучки в твоей комнате, так что если кто-нибудь к тебе зайдет, то я сразу это обнаружу и выслежу по следам. А еще я спрятала на винограднике духовую трубку с отравленными иглами, чтоб нам было чем отстреливаться. Когда ты вернешься, мы вместе пойдем есть пиццу, как ты обещал.

Ева

Ах, черт, пицца. Пицца в компании с барышней. Я посмотрел на часы — было уже слишком поздно для каких-либо ответов или бессмысленных оправданий. Я обязательно извинюсь потом, и сделаю это по-царски, ибо можно гондошить любого человека, только не того, кто дарит тебе «Дьяболик». Только не Еву.

Я с жадностью прочитал «Любуясь на его смерть», потом взял мобильник и написал: «Сегодня был замечательный день». И отправил Аните.

34

Это были тяжелые деньки, много раз мне хотелось бросить все к черту и убраться восвояси. Но остаться значило гораздо больше, чем обычная игра с фатумом. Это была проверка на зрелость, как экзамен на степень доктора honoris causa в Гарварде. Стометровка без допинга.

Несмотря на переписку по мобильникам, Джулия строила недовольные рожи, но в ней-то я был теперь уверен на сто процентов. Остальные члены бригады также были недовольны моим прогулом по неуважительной причине, какие-то их планы из-за меня порушились. Даже Кесслерши меня демонстративно бойкотировали, развлекая друг друга базарными пересудами. Единственный, кто не утратил своего благорасположения ко мне, был старый Арольдо, может, из-за своего преклонного возраста, а может, просто из интереса к чужакам, к которым он, скорее всего, меня и причислял. Чувствуя такую общую напряженность, Спрут переставил меня в пару к старику, а Джулию определил к Кесслершам.

Мы трудились на виноградниках Пьеве, заброшенного имения возле замка Галико, где выращивается санджовезе, основной сорт винограда в Тоскане. Виттория относилась к нему с нескрываемым почтением, даже с подобострастием, будто к эстрадной звезде. «Это капризный тосканский мальчик, — приговаривала она. — Если с ним ласково обращаться, он дает сумасшедшие результаты, но ежели сбор не задался, то и в итоге получишь шиш». Но наш сбор — по крайней мере до сего момента — шел превосходно, хотя, понятно, бабки можно будет подбивать, когда весь виноград будет передавлен и запечатан в погребах, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

На меня все продолжали смотреть косо, один только Арольдо здорово помог мне, а то бы я умер с тоски. Я получил прекрасную возможность пообщаться со стариком, узнать его получше и понять, что он был далеко не кретином. Я смеялся над его анекдотами, я даже начал понимать его диалект. Вот какие темы запечатлились в моей памяти:

злоключения кота по имени Вялые Яйца, которого Арольдо считал голубым, потому что кот пытался совокупиться с кроликами, когда старик выпускал их из клетки. Но потом в один прекрасный день кот нашел себе невесту, и не одну, а потом его прикормила другая семья, и котяра сделал ноги. Недурная бы получилась парочка — Вялые Яйца и Ламенто, а?;

искривленные зубы у Вонючки, одного из кроликов. Нижние зубы у него выросли непропорционально большие, даже ноздри закрывали. Арольдо был вынужден удалить их при помощи секатора;

несчастная любовь к Лоррейн, англичанке, которая вот уже двадцать лет была замужем за итальянцем и даже имела троих детей.

Последнюю историю, в частности, Арольдо рассказывал на универсальном языке, понятном для всех влюбленных, делая продуманные паузы, тщательно подбирая слова, дабы не ошибиться даже в мельчайшем нюансе. Когда человек находится в состоянии восторженного самозабвения, неизвестно почему он вдруг начинает предъявлять самые суровые требования к собственной памяти. А память у Арольдо была блестящая: они встретились впервые на вендемии[33], но симпатия — если использовать точное выражение рассказчика — вспыхнула уже на сборе олив, в ноябре.