Белая рабыня - Михаил Попов

— Дальше, Тилби, дальше.

— Потом мы уплыли, а до этого я сидела в каком-то подвале.

— Энтони тоже был на этом корабле, я правильно понял?

— Да, милорд.

— А как он туда попал?

— Тоже из подземелья в доме мисс Лавинии в Бриджфорде.

— О чем-то подобном я догадывался. А как он попал в это подземелье и откуда?

— Точно не могу сказать, милорд, кажется, мисс Лавиния выкупила его.

Сэр Фаренгейт, находясь в походе, не носил парика и теперь ерошил свои короткие седые волосы пальцами правой руки.

— Стало быть, дон Мануэль показал тебе Энтони, чтобы ты могла рассказать мне, что мой сын в городе и что ему худо.

— Наверное, так, милорд, но это еще не все, — сказала Тилби.

Сэр Фаренгейт снова поднял на нее глаза.

— Дон Мануэль водил меня во дворец, там тоже была дверь с окошком.

— Рассказывай, рассказывай!

— К этой двери меня подвел слуга.

— И?..

— Я видела мисс Элен и дона Мануэля.

— То есть как видела, что ты хочешь сказать?!

— Мисс Элен была в подвенечном платье.

— Это что, было в церкви?

— Нет, милорд, просто в комнате. Дон Мануэль стоял у стены, а мисс Элен, как мне показалось, платье примеряла. Я знаю, как она обычно это делает.

— В подвенечном платье… — глухо проговорил сэр Фаренгейт, выбивая трубку о свой ботфорт.

— Больше я ничего не видела, милорд.

— И слава Богу.

Дон Диего сделал все, чтобы появление испанской эскадры на Больших Антилах произвело как можно меньше шуму. Он очень не хотел, чтобы сэр Фаренгейт, о котором ходила слава неглупого и предусмотрительного человека, узнав, что у него в тылу появились свежие испанские силы, снял осаду и ретировался, отложив решение семейного вопроса до более благоприятных времен. Рано или поздно эскадре придется вернуться в Европу, и война с корсарами вспыхнет с новой силой. Их нужно было, пользуясь удобным моментом, не просто пугнуть, а начисто уничтожить. Так что осторожность, осторожность и еще раз осторожность. С речью примерно такого содержания выступил дон Диего перед своими офицерами. Речь его была по обыкновению пересыпана солеными словечками и самыми двусмысленными выражениями и поэтому произвела неизгладимое впечатление.

Дав своим подчиненным один раз хорошо выспаться и как следует перекусить, он объявил, что пора выходить в море. Никто, даже самые отчаянные, не посмел роптать, и все, даже самые самоуверенные, попридержали свое мнение при себе.

Когда раздался крик наблюдателя с крюйс-марса о том, что он видит очертания земли, адмирал дон Диего де Амонтильядо велел немедленно лечь в дрейф и ждать темноты, с наступлением которой в направлении острова можно было выслать несколько шлюпок с разведкой. Уже утром следующего дня дон Диего знал все, что ему необходимо было знать. Из четырех боевых кораблей корсаров одни в настоящий момент кренгуют, остальные на плаву, но, судя по количеству огней на палубе, большая часть команды ночует на берегу. Основной лагерь пиратов находится в милях полутора от корабельной стоянки, на лесистом перешейке. Впрочем, уже не слишком лесистом — корсары для осадных работ свели значительную часть деревьев.

Дон Диего размышлял недолго; расстановка выглядела выгодной для него, и только дурак или трус стал бы откладывать атаку на пиратскую стоянку. Один из офицеров высказал сомнение в разумности столь поспешных действий, аргументируя тем, что у них нет лоцманских карт этой бухты.

— Сев на мель, наши суда станут отличной мишенью.

— Ну что же, — сказал дон Диего, — я разрешаю вам съездить в лагерь англичан и попросить у них на время их карты.

Больше никто ничего не сказал против плана адмирала.

— Вас смущает, что мы воюем не по правилам. Но прошу помнить: если мы победим, никто у нас не спросит, по правилам ли мы это сделали, а если проиграем, даже то, что сделали как положено, не убережет нас от виселицы.

На рассвете, двигаясь в кильватерном строю, корабли дона Диего вошли в бухту, где высадилась пиратская армия. Каждый из галеонов делал последовательно поворот оверштаг и обрушивал бортовой залп на охваченные паникой корабли корсаров. Два из шести испанских кораблей действительно сели на мель и камни, но зато от флота капитана Фаренгейта остались одни дымящиеся обломки.

После артиллерийского сражения началась высадка испанцев. Корсары, быстро пришедшие в себя, под командованием Стенли Доусона встретили их довольно слаженным мушкетным огнем и сумели нанести довольно сильные потери испанской пехоте, но у них не получилось главное — они не смогли воспрепятствовать высадке. Тут еще ударили пушки с флагмана «Сантандера», и контрудар захлебнулся. Корсары отступили к своему лагерю.

Испанцы ликовали и собирались как следует отпраздновать свою победу: они считали, что сделали в этот вечер достаточно. Но этот одноглазый дьявол дон Диего никому не дал присесть. Он погнал свою пехоту в глубь острова — ему нужно было во что бы то ни стало перерезать перешеек. Параллельно шла торопливая выгрузка пушек. Зная, какого рода ему предстоит война, он захватил с Гаити не гигантские кулеврины — хоть и мощные орудия, но неповоротливые и неудобные для войны в сельве, — а маленькие переносные мортиры, очень удобные во встречном бою, хотя и не слишком модные среди испанских крепостных генералов.

В нескольких стычках, произошедших в лесных зарослях, корсары, уже вполне опомнившиеся от первоначальной подавленности, показали незваным гостям, что один джентльмен удачи в рукопашном бою стоит трех, а то и четырех испанских служак.

Но этим все и ограничилось. Стратегический успех остался за доном Диего, корсары были заперты на перешейке. И уже через несколько часов пираты поняли, что они из осаждающих превратились в осажденных, и эта перемена участи подействовала на них отнюдь не благотворно. Как всегда в таких случаях, на сцену выходят скептики. Два пожилых уже пирата, Длуги и Робсон, собрали сходку, на которой принялись всячески поносить начальство, которое допустило такой позор. Хотя ни тот, ни другой никаким авторитетом среди корсаров не пользовались, их слушали, потому что они говорили то, что каждому хотелось услышать. Лучше выжить с таким ничтожеством, как Длуги, чем погибнуть с таким львом, как капитан Фаренгейт. Но обличители тоже не предлагали никакого конкретного плана, а лишь поливали грязью «бывшего губернатора» за самоуверенность и чрезмерную, по их мнению, привязанность к детям. Их слушали молча, не выражая ни одобрения, ни осуждения.

— Я не понимаю, почему мы должны сложить свои головы ради спасения дочери капитана. Она, конечно, милашка, но нам-то какое до этого дело! — кричал Длуги.

Корсары продолжали молчать, они знали, что прибыли под стены Санта-Каталаны скорее затем, чтобы набить свои карманы, и потому, что знали — с капитаном Фаренгейтом это сделать легче, чем с кем бы то ни было, так что разглагольствования о дочери капитана — явная передержка, но возражать Длуги никто не спешил.