Гончаров приобретает популярность - Михаил Петров

Сарайка носила функции предбанника и бара и действительно была оборудована со знанием дела, но мне требовалось попасть в саму избу. Поэтому я, по достоинству оценив его золотые руки, пожаловался на холод и попросил познакомить с хозяйкой.

– Как хочешь, только потом не обижайся, – удивился старик и повел меня в дом.

– Федоровна, принимай гостя! – пропуская меня вперед, объявил он.

– На что он мне? – резонно спросила сидевшая на диване строгая старуха в красивой кофте и газовой косынке.

– Антонина Федоровна, это вам от меня, – с поклоном преподнес я ей коробку конфет. – Кушайте на здоровье, а мы с Александром Трофимовичем, если вы не возражаете, немного покалякаем на кухне.

– Ишь ты какой вежливый, – удивилась хозяйка. – Знаю, как вы будете калякать, да уж ладно, садитесь, сейчас я вам сама на стол соберу. Только много не пейте, болеет он потом сильно, а мне завтра к вечеру в город надо.

– Ну что вы, Антонина Федоровна, где уж в нашем-то возрасте много пить, так, только клювики смочим, – заверил я беспокойную старуху.

Я напряженно следил за сервировкой стола. Вот появились традиционные грибочки, за ними дежурные огурчики с капусткой. Сало и самодельный сыр. Графин холодного кваса для запивки. Но все это меня волновало постольку-поскольку, я ждал появления посуды, и прежде всего рюмок, из которых нам предстояло пить. И наконец они появились, но, к глубокому моему разочарованию, в виде современного дешевого хрусталя. Собрав на стол, хозяйка пригубила с нами рюмочку и, сославшись на неотложные дела, оставила нас наедине.

Положение выходило дурацкое. То, ради чего я сюда ехал, было мне уже известно, а вести задушевные разговоры с деревенским закидончиком не было ни желания, ни времени. Хотя имелся один момент, который неплохо было бы уточнить.

Достав из нагрудного кармана портрет Носача, я показал его Трофимычу:

– Не приходилось ли вам встречать эту личность?

– Как же не приходилось? – наполняя рюмки, удивился дед. – Очень даже приходилось.

– И где же?

– А вот где вы сейчас сидите, там и он сидел. Тоже водку приносил.

– На чем он приезжал, на какой машине?

– Ни на какой. Пешком пришел, пешком и ушел, и больше я его не видел.

– А когда это было?

– Дай бог памяти, однако, с неделю назад он пришпандорил.

– И о чем же у вас был разговор? – чокаясь с хозяином, невинно спросил я.

– Известное дело о чем, – интеллигентно выпивая, отозвался мэр, – все о том же. Не дает им покоя церковное серебро-золотишко, спрятанное Алексеем Михайловичем в двадцать втором годе. Все как мухи на мед на него летят и летят.

– А как он представился?

– Назвался Анатолием Васильевичем, сказал, что музейный работник и собирает материалы о нашей церкви.

– И что же вы ему ответили?

– А что я мог ответить, когда и сам-то ни хрена не знаю. А тут недавно слух пустили, что оно под церковью в подвале лежало, да только кто-то его уже увел. Вот и все мои сведения.

– Но вы же говорили о кубышке внучку Сергею?

– Говорил, да только что я ему говорил? Что, дескать, где-то поблизости Алексей Михайлович заховал церковное добро, а он сразу ко мне какую-то свиристелку привез. И она пристала ко мне как банный лист к заднице. Укажи, где поп оклады спрятал, и все тут. Я ей по-русски объясняю – не знаю, и никто не знает, а она все свое талдычит – покажи да покажи. Надоела хуже горькой редьки. Тогда бабка ее и вытурила взашей. А ты, я так соображаю, тоже про тот клад приехал выспрашивать? Тогда зря. Ничего такого я не знаю.

– А кто же знает? – задал я дурацкий вопрос, иногда, правда, дающий неожиданные результаты.

– А тот, кто знал, того уже нет. Сдается мне, что про него ведала наша учительша, внучка Алексея Михайловича, Мария Андреевна.

– А почему ты так думаешь?

– Она больше всех церковь опекала, почти каждый день на утес тот хромала. Бывало, дохромает и сядет, сидит и вроде как думу думает, а сама, наверное, соображала, как половчее церковное добро оприходовать, но ее уже нет.

– Твой внучек, подонок, постарался, калеными щипцами из учительницы тайну вытягивал. Причем, как мне кажется, по твоей, дед, наколке.

– Обижаешь. Ежели и обмолвился я когда, то не нарочно, а просто к слову получилось. Больно нужен мне их церковный хлам.

– Вольно-невольно, а хроменькую под нож подставил.

– Ну что я говорил? Ты и меня теперь заарестуешь, – засопливился старик.

– Кому ты нужен, пень трухлявый. Что ж теперь делать! Давай уж выпьем за упокой души рабы Божьей Марии! Да не из этого дерьмового хрусталя, а как положено. У тебя что же – лафитников граненых дома не осталось?

– Лафитничков-то? Да вроде осталась пара штук, сейчас гляну. Они где-то здесь, в буфете болтались. Ну точно, вот они.

Старик достал две пыльные граненые рюмки, и сердце мое подпрыгнуло от радости. Это было то, что нужно. Пока он их всполаскивал, я прикидывал, как ловчее его прищучить и вынудить сознаться.

Какое же разочарование меня долбануло, когда Трофимыч выставил их на стол. Гранеными они оказались только снаружи, внутренняя же часть, там, где предположительно стояла свеча, была гладко закатана.

– Хорошая посуда, – разливая водку, решил я довести дело до конца. – Наверное, не у каждого такие рюмки водились?

– Да что ты? – удивился старик. – Этого добра в каждом доме навалом. Лет тридцать тому назад только из таких и пили. Другой тары не знали.

– А у Марии Андреевны тоже такие рюмки имелись?

– А то как же. Это я хорошо помню. Она хоть сама и не пила, а припасец у себя всегда держала. Ну, там кто дров наколет, кто оградку подправит, она тому и наливала.

– Пойдем, дед, по селу прогуляемся, во двор к ней заглянем и на крылечке еще раз помянем. Видно, хорошая она была женщина.

– Женщина-то хорошая, да больно пора поздняя.

– А чего тут идти, через три двора, вот тебе и ее дом. Пойдем, ты виноват перед ней, а грехи надо замаливать.

– Ну что с тобой поделаешь? Пойдем.

Не слишком-то приятно входить в заброшенное жилище недавно умершего человека, а тем более в темное время суток. Трофимыч явно чувствовал некоторую робость и все время подталкивал меня вперед. Дойдя до крыльца, мы сели на верхней ступеньке и выпили по первой. Потом как бы играючи я оторвал доски, что крест-накрест закрывали дверь, и позвал его в дом. Осмелев от выпитого, он охотно вошел следом.

Увы, освещение от дома уже отрезали, и потому мы в полной темноте присели к столу. Вроде как случайно, по пьяни, я смахнул со стола наши рюмки и, ужасно сокрушаясь, что они кокнулись, предложил поискать тару в хозяйстве Марии Андреевны.