Серая Женщина - Элизабет Гаскелл

принялся изгонять дьявола. Толпа подступила в молчаливом ужасе. Наконец скованность ослабла, но сменилась страшными конвульсиями, как будто дьявол действительно разрывал девочку на части. Постепенно приступ утратил силу, и зрители снова начали дышать, хотя по-прежнему в ужасе ждали нового свиста и смотрели по сторонам, словно Сатана стоял за спинами и выбирал новую жертву.

Тем временем доктор Мэзер, пастор Таппау и еще два священника убеждали Пруденс назвать имя ведьмы, которая под влиянием Сатаны подвергла девочку только что испытанным мукам. Именем Господа они уговаривали ее открыть правду, и наконец слабым голосом она прошептала имя. Конечно, никто в толпе не услышал ни звука, но пастор Таппау в ужасе отпрянул, а доктор Мэзер, не знавший, кому принадлежало названное имя, оповестил громким, чистым, ледяным голосом:

– Известна ли вам некая Лоис Барклай, ибо это она околдовала бедное дитя?

Ответ последовал скорее в виде действия, чем в виде слов, хотя многие что-то негромко пробормотали, но все присутствующие моментально расступились – насколько было возможно в плотной толпе, – и Лоис осталась в одиночестве под испуганными, потрясенными взглядами. Вокруг нее чудом образовалось пустое пространство в несколько футов, и все смотрели на нее с ненавистью и страхом. Она же стояла молча и воспринимала происходящее, словно во сне. Ведьма, обвиненная в колдовстве перед Богом и людьми! Чистое, здоровое, свежее лицо мгновенно побледнело и сморщилось, однако Лоис молчала и лишь продолжала смотреть на доктора Мэзера огромными, полными слез глазами.

– Она живет в доме Грейс Хиксон, благочестивой, богобоязненной женщины, – произнес кто-то.

Лоис не могла понять, оправдывают ее эти слова или обвиняют. Да она о них и не думала: ей они говорили меньше, чем всем остальным. Ведьма! Перед мысленным взором предстали английский Барфорд, серебристый Эйвон и тонущая женщина, и от этой картины взгляд потупился перед осуществившимся пророчеством. Снова возникло движение, послышался шорох бумаг: городские мировые судьи пробились к кафедре, чтобы посовещаться со священниками. Доктор Мэзер снова заговорил:

– Повешенная сегодня утром индианка назвала людей, которых видела на шабаше у Сатаны, но имени Лоис Барклай среди них не было, хотя мы поражены присутствием некоторых…

Он не договорил. Последовала консультация, после чего доктор Мэзер потребовал:

– Подведите осужденную Лоис Барклай к несчастной маленькой страдалице.

Несколько человек с готовностью бросились к Лоис, однако она сама подошла к Пруденс и заговорила ласковым, нежным голосом, о котором все, кто слышал, впоследствии рассказывали своим детям:

– Разве я хотя бы раз сказала тебе неласковое слово или плохо с тобой обошлась? Ответь, милое дитя: ведь ты сама не знаешь, что только что сказала, верно?

Однако Пруденс отвернулась от кузины и снова вскрикнула, как будто пораженная новой агонией:

– Уберите ее! Уберите! Ведьма, ведьма Лоис! Ты толкнула меня сегодня утром, а я упала и больно ударилась рукой!

Она подняла рукав, и все действительно увидели синяки.

– Я ведь даже к тебе не подходила, Пруденс! – в отчаянии возразила Лоис, но ее слова, увы, только подтвердили дьявольскую силу.

Сознание Лоис помутилось. Она ведьма, и все вокруг ее ненавидят! И все же надо хорошенько подумать и попытаться отвергнуть пустые, бесплодные обвинения.

– Тетушка, – обратилась она к Грейс Хиксон, и та выступила вперед. – Разве я ведьма, тетушка?

Суровая, жесткая, резкая, неласковая тетя всегда представала воплощением справедливости, а Лоис до такой степени утратила связь с реальностью, что решила: если жена родного дяди ее осудит, то, возможно, она и вправду ведьма.

Грейс Хиксон неохотно взглянула на племянницу и подумала, что пятно навеки останется на семье.

– Только Бог может судить, ведьма ты или нет.

– Увы, увы! – простонала Лоис, ибо, посмотрев на Фейт, поняла, что от этого мрачного лица и опущенного взгляда нельзя ожидать доброго слова.

Молельный дом наполнился гулом голосов – негромких из почтения к месту, но создающих атмосферу гнева и осуждения. Те, кто поначалу отпрянул от Лоис, теперь вернулись и окружили беспомощную девушку, чтобы схватить и бросить в тюрьму. Люди, которые могли и должны были ее поддержать, проявили равнодушие или холодность. И все же одна лишь Пруденс открыто выкрикивала обвинения. Злобное дитя продолжало жаловаться, что кузина чинила дьявольские козни, и просило убрать ведьму. Действительно, раз-другой, когда Лоис озадаченно и печально на нее взглядывала, девочка снова начинала биться в конвульсиях. Здесь и там девушки и женщины издавали странные крики, явно страдая от того же недуга, что и Пруденс. Вокруг них собрались взволнованные родственники и друзья. Все гневно твердили о колдовстве, требовали обнародовать перечисленные Хотой оскверненные имена и возмущались медленным действием закона. Те же, кого страдалицы не интересовали, упали на колени и принялись молиться о собственной безопасности. Так продолжалось вплоть до тех пор, пока возбуждение не спало само собой, позволив доктору Мэзеру возобновить молитву об изгнании дьявола.

А что же Манассия? Где он стоял? Что говорил? Вы, конечно, помните, что крик, обвинение, мольба невинной жертвы – все это произошло среди шума и толчеи толпы, собравшейся ради поклонения Господу, но оставшейся ради наказания несправедливо осужденной Лоис Барклай. До сих пор Лоис лишь изредка видела Манассию, который явно пытался пробиться вперед, но матушка словом и делом сдерживала сына так упорно, как только могла. Лоис не впервые замечала, насколько старательно тетушка поддерживала среди земляков приличную репутацию сына, защищая его от малейших подозрений в припадках излишнего возбуждения и в зарождающемся безумии. В те дни, когда Манассия воображал, что слышит пророческие голоса и наблюдает пророческие видения, матушка делала все что могла, чтобы никто, кроме родных, его не видел. И вот сейчас Лоис хватило одного взгляда на бледное, измененное силой переживания лицо среди других – просто грубых и злых, – чтобы понять: кузен впал в то опасное состояние, которое вряд ли удастся скрыть от окружающих. Как бы ни уговаривала Грейс сына, все напрасно. Уже в следующий миг молодой человек оказался возле Лоис и сбивчиво, то и дело заикаясь от волнения, принялся давать невнятные свидетельства, вряд ли способные помочь даже в спокойной обстановке суда, и уж тем более подливавшие масла в огонь в обстановке всеобщей ненависти.

– Ее место в тюрьме! Поймать всех ведьм! Грех проник во все дома! Сатана уже среди нас! Казнить и не жалеть! – требовала толпа.

Напрасно доктор Коттон Мэзер возвышал голос в истовых молитвах, признавая вину подозреваемой в колдовстве девушки. Никто не слушал; все спешили немедленно отправить Лоис в застенок, как будто боялись, что она исчезнет прямо перед глазами. Она – бледная, дрожащая, зажатая в тисках беспощадных мужских рук, с огромными