Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах - Лев Мечников

Я было совершенно упустил из виду следующее, весьма красноречиво говорящее само за себя, обстоятельство: маркиз Паллавичино[240], префект города и провинции Палермо (его ни почему не должно смешивать с берсальерским полковником Паллавичино, о котором я буду говорить после), объявил со своей обычной откровенностью, что он никогда не решится препятствовать новому предприятию Гарибальди; он даже писал об этом в министерство, которое и без того должно бы было знать, что с ведома Паллавичино более тысячи волонтеров из Северной Италии успели уже собраться в Палермо, ходили совершенно свободно по улицам в гарибальдийских мундирах и ни от кого не скрывали настоящей цели своего приезда в Сицилию. Однако же, несмотря на все это и на его собственную формальную декларацию, Паллавичино не был отставлен от должности префекта, пока сам наконец и вполне добровольно – motu proprio[241], не оставил ее, находя, что положение его становится более двусмысленным и запутанным, чем бы он желал…

Со стороны нации не было изъявляемо никакого недоверия к Гарибальди или страха за возможность неудачи его смелой попытки, однако же, некоторые из парламентских депутатов сочли за нужное сделать министерству по этому поводу запрос. Раттацци отвечал, если не уклончиво, то во всяком случае слишком туманно и лаконически, что он будет наблюдать за тем, чтобы закон не был нарушен. А в то же время, и несмотря на возраставший с каждым днем успех Гарибальди в Сицилии, о котором упомянутая «Сатрапа» и «Corriere Siciliano» трубили на весь мир, министерство не давало никакой интимации[242] Гарибальди, не давало даже никаких инструкций местным военным властям, и, когда за отставкой Паллавичино, другой префект, г. Де Феррари принял в свои руки управление островом, ему не было дано никаких особенных инструкций, или экстренных прав, т. е. власть его оставалась чисто административной в настоящем и самом узком смысле этого слова…

Когда наконец (28 июля к вечеру) несколько сот правильно экипированных или вооруженных гарибальдийцев проходили через весь город отдельными взводами и собрались потом на одной из площадей предместья, называемого delle Teste[243], их повсюду встречали только выражениями самого искреннего и дружеского сочувствия, и не только народ, но и самые войска и даже карабинеры. А между тем все знали очень хорошо, что волонтеры эти отправляются в военном порядке в лагерь под Фикуццу, Мизильмери и Пиану[244].

На следующий день, т. е. 29/17 июля, когда Гарибальди, собравшись оставить Палермо, чтобы ехать тоже в свой лагерь, в прощальной своей речи снова объявил целому городу, с какими целями он снова призывает их к оружию – тогда только Де Феррари объявил ему, что им получена инструкция от центрального правительства, согласно которой он объявляет все дело Гарибальди совершенно несогласным с правительственными стремлениями. Он тут же прибавил, что министерство потому только и не препятствовало прежде его замыслам, что не знало их, но что в настоящее время он, Де Феррари, вынужден будет употребить даже военную силу, если Гарибальди не сдастся на его увещания…

Гарибальди уехал. Де Феррари почти следом за ним послал в Фикуццу 10 рот пехоты, состоявшей под начальством регента. Этого последнего – достойного друга и последователя Чальдини – никто здесь не подозревает в приверженности Гарибальди или в слабости и нерешительности; а между тем инструкции, данные им посланному войску, были такого рода, что это последнее сводилось исключительно на роль ненужного зрителя, тогда как оно могло очень мирно помешать по крайней мере дальнейшему развитию предприятия Гарибальди, занять все главные дороги и отнять таким образом у гарибальдийского лагеря возможность сообщения с городами, откуда к нему постоянно являлись новые волонтеры. Этого, однако же, не делали, и на следующую же ночь (с 30-го на 31-е июля) пришла в лагерь колонна, состоявшая из 400 человек из Палермо, где никто не подумал препятствовать ей выйти из города, хотя она вовсе не позаботилась скрывать ни самое свое отправление, ни цель этой прогулки.

Утром 1-го августа Гарибальди явился в Фикуццу, бывшую королевскую виллу[245], известную по многим историческим событиям и в которой жил король Фердинанд, когда бежал из Неаполя от Партенопейской республики[246].

Тотчас по своем приезде, Гарибальди занялся окончательным устройством своего маленького войска.

Гарибальди хотел назвать все отряды общим именем Римского легиона. На знамени его, кроме прежнего девиза Italia е Vittorio Emanuele, были еще слова Roma о morte. Войско это должно было быть устроено сообразно с пьемонтским военным уставом, с той существенной разницей, что все чины, офицеры и солдаты, получали одинаковое совершенно жалованье и совершенно равную пищу. На первый раз все войско было разделено на 14 отрядов, и так как число волонтеров увеличивалось с каждым днем, то скоро должны были дать ему другое устройство и подразделение.

Образовали два стрелковых батальона под начальством Бидескини и Менотти Гарибальди, из остальных образовали три полка под начальством Бентивеньи, Траселли и Бадия[247].

Это была первая бригада под начальством генерала Коррао. Впоследствии составились два других стрелковых батальона под начальством Гверцони[248] и Пелиццари[249], рота генуэзских карабинеров, состоявшая вовсе не из генуэзцев, и два батальона пехоты. Все эти вместе составляют вторую бригаду. Кроме того, под начальством Миссори[250] составился эскадрон гвидов[251].