Асьенда - Изабель Каньяс

– Но если я все напутаю? – спросила Палома, когда я озвучил свое беспокойство. – Это тоже опасно.

– Тити бы не хотела, чтобы нас поймали.

– Тити бы не хотела, чтобы Мариана умерла на наших глазах, – прошипела Палома.

Я ничего не ответил. Когда Тити впервые учила меня этому рецепту, она ясно дала понять: ошибка может нанести вред человеку, принимающему лекарство. И вред непоправимый.

Чувствуя, как слабнет моя решительность, Палома встала и прошептала:

– В гостиной есть бумага.

– Палома, постой, – начал я, но ее уже не было. Она проскользнула в коридор, тихо ступая босыми ступнями по каменной плитке. Я всем телом ощущал, как бьется мое испуганное сердце в ожидании Паломы; биение было настолько громким, что почти заглушило звук открывающейся и мягко закрывающейся двери.

Упаси нас от ошибки, попросил я про себя. Я направил молитву к небесам, но она застряла в стропилах, пойманная в паутине. Голоса дома приблизились к ней, заворковав от любопытства, и принялись передавать друг другу, как детвора – новую игрушку. Прежде чем я успел отругать их и попросить отпустить молитву к небесам, где ей и было место, вернулась Палома.

– Давай быстрее.

Я постарался, чтобы инструкции вышли краткими и ясными. Палома знала названия трав, но важно было понимать, какие из них нужно потолочь в ступке, сколько бульона сварить, какие симптомы проявятся у Марианы после приема лекарства. Я также написал, что судороги должны пройти в течение недели, но, если кровотечение продлится, они должны отправить за мной.

Лишь звук угля, царапающего бумагу, беспокоил нас. Я не заметил, как затихли голоса в стропилах – до тех пор, пока новый, на этот раз настоящий и живой, голос не нарушил покой кухни.

– В чем дело?

Мы с Паломой подпрыгнули и обернулись к двери.

Жена хозяина, Донья Каталина, стояла в дверном проеме, и зажженная свеча в ее руке освещала пугающе бледное лицо.

– Падре Андрес пришел обсудить болезнь моей матери, – выпалила Палома. – У нее слабое сердце, но из-за гордости она часто не принимает помощи, донья. Он наш родственник, так что…

Донья Каталина ворвалась в комнату, будто облако белого дыма, пеньюар обволакивал ее тело, как хитон – святого. Она сузила глаза и, заметив, что я что-то пишу, приблизилась.

Когда я сдвинул руку в тщетной попытке спрятать написанное, она вырвала бумагу. Даже в свете свечи было видно, как ее высокие и бледные скулы заливаются краской, пока она читает.

Донья Каталина положила лист и схватила Палому под руку с такой жестокостью, что я подскочил с места.

– Это для тебя?

– Нет! – одновременно крикнули мы с Паломой.

– Молчать, – выплюнула донья Каталина, обращаясь ко мне. – Убирайтесь из моего дома.

Я, сам того не осознавая, шагнул вперед, чтобы встать между кузиной и этой змеей, что обнажила клыки, готовая наброситься на нас.

– Отпустите ее. Это ее не касается.

Донья Каталина сделала шаг назад, подняв на ноги Палому и потащив ее за собой.

Она была высокого роста и без проблем устремила на меня свой убийственный взгляд.

– Достаточно. – Ее голос, тем не менее, был до страшного тихим. Палома дернулась, и длинные ногти доньи Каталины сильнее вонзились ей в кожу. – Ты не имеешь права возражать мне перед моими же слугами, так же, как и поощрять их к греху. Только приехав в это богом забытое место, я уже знала, что священник-метис принесет жителям порок, но я ожидала пьянств и распущенности. Этого я не ожидала.

– Я охраняю их здоровье и их души, донья, – лукаво ответил я. Задетая гордость вынудила меня, развязала мне язык. – Это нелегко, когда они страдают от рук своего же хозяина.

– Как ты смеешь говорить о моем муже в таком тоне!

– Отпустите ее! – рявкнул я.

– Ну уж нет, падре Андрес. – И тут ее лицо переменилось, непостоянное, похожее на дым. Злоба завладела нежными чертами ее лица, превращая красоту в нечто грубое. На губах заиграла ехидная улыбка. – Уходите. Или я сообщу падре Висенте, что вы не только посягнули на мою собственность, вы еще и распространяете сатанинские учения среди жителей.

Я лишился способности говорить.

Падре Висенте только и ждал повода, чтобы вынести мне приговор, и я только что предоставил ему все доказательства в письменном виде. Все те годы, что я боролся и скрывался, пойдут насмарку; уже лишенные моей бабушки, жители поселения лишатся и меня. Если Инквизиция смилостивится, после тщательного повторного образования меня переведут из Апана куда-то еще. Если же нет… Меня могут посадить в тюрьму. Могут пытать.

Быстрая, как змея в броске, Палома выдернула руку из хватки доньи Каталины. Она схватила лист бумаги и мешочек с травами и побежала через всю кухню.

– Не нужно! – крикнул я.

Но Палома уже бросила высушенные травы и бумагу в огонь. Тлеющие угли воспламенились, поглощая доказательства моей работы, как разгорающиеся щепки.

Даже если донья Каталина сдержит свое слово и расскажет падре Висенте, что я был на ее территории и намеревался сделать нечто неподобающее, ни у него, ни у инквизиторов не будет никаких доказательств, чтобы осудить меня. Через мгновение от них останутся лишь едкий запах сожженных трав и сажа.

Донья Каталина пересекла комнату и ударила Палому по лицу.

Я затаил дыхание. Палома намекала мне, что жена хозяина жестока и жители ее не любят. Она прямо заявила, что Ана Луиза ее ненавидит и готова на все, чтобы избавиться от ее цепких рук, захвативших власть над домом. И теперь я понял почему. Я понял, почему Палома так редко заговаривала о ней, почему Мариана дергалась от резких движений.

Я бросился и встал между ними. В груди пылала живая и голодная, словно пламя, ярость. Шкатулка, которую я держал запертой в груди, стала разрастаться, пока не ослабли крепления; щупальца того, что я там хранил, просочились наружу, жаром опаляя кожу.

– Не трогайте ее! – крикнул я.

Огонь подхватил мой крик и, облизав меня, стал поглощать тьму, что исходила изнутри. Тьма отразилась в глазах доньи Каталины, открывая путь в саму Преисподнюю. Я возненавидел ее. Возненавидел с такой злобой и жгучей силой, какой никогда не испытывал ни к одному живому существу.

– Тебе лучше уйти, – пробормотала мне Палома. Я взглянул на нее. Она держала руку у лица, в ее позе чувствовалась усталая покорность. – Иди.

Но я не мог оставить ее в руках этой женщины. Некоторые тлачикеро хлестали своих ослов с большим милосердием, чем было у доньи Каталины. В этом доме Палома была в опасности.

– Я отведу тебя к матери, – сказал я ей. – Идем.

– Стоять, – приказала донья Каталина. Я двинулся к двери, но Палома осталась на месте.