Палач из Гайд-парка - Энн Перри

Он устремил на нее немигающий взгляд.

– Конечно, я знаю это, мама. Но когда тебя поражает удар, ничего уже нельзя переделать. – Он повернулся к Эмили. – А вы как думаете, миссис Рэдли? Удар поражает и тело, и душу?

Тора хотела было что-то сказать, но передумала. Она поглядела на виолончель, потом на сына.

Виктор ожидал ответа.

– Нет, – поспешно вставила Эмили, – это, конечно, нельзя исправить.

– Но вы считаете, что надо притворяться, будто этого не было? – спросил Виктор, все еще глядя на Эмили. – Когда такие вопросы задают друзья, мы должны мужественно улыбнуться и сказать, что все в порядке – и даже убеждать себя, что все это ничего, и совсем не болит, или что скоро заживет, и что все произошло случайно и никто не желал ничего плохого. – Голос его звучал все резче, запальчивее, возбужденнее.

– Не уверена, что во всем с вами согласна, – ответила Эмили, колеблясь между стремлением быть откровенной и одновременно тактичной. – Конечно, чрезмерное внимание к этому вряд ли поможет, но думаю, что тот, кто повредил вашу виолончель, случайно или нет, теперь перед вами в большом долгу, и я не вижу причины, почему бы вам делать вид, что это не так.

Виктор, казалось, был удивлен. Тора от неловкости покраснела и бросила на Эмили укоряющий взгляд, словно не вполне ее поняла.

– Иногда такие вещи случаются из-за небрежности, – пояснила Эмили. – Но независимо от этого мы должны чувствовать свою ответственность в таких случаях. Вы не согласны? Мы не должны заставлять других терпеть подобные неприятности.

– Но это не всегда так легко… – начала было Тора и осеклась.

Виктор одарил Эмили обворожительной улыбкой.

– Спасибо, миссис Рэдли. Вы совершенно точно выразились. Отсутствие ответственности – вот что это такое. Каждый должен отвечать за свои поступки. Честность – вот ключ ко всему.

– А вы знаете, кто поцарапал виолончель? – спросила она.

– О да, я знаю.

Но прежде чем он успел сказать что-либо еще, их разговор прервала полная женщина с чрезвычайно черными волосами.

– Извините, миссис Рэдли, я просто хотела сказать, как высоко ценю вчерашнюю речь мистера Рэдли. Он так точно обрисовал нынешнюю ситуацию в Африке. Уже несколько лет не доводилось слышать никого, кто бы так ухватил самую суть. – Она проигнорировала Виктора, словно он был каким-нибудь слугой, и, очевидно, не приняла во внимание, что Тора тоже участвует в разговоре. – Нам нужно побольше таких людей в правительстве, я как раз сейчас сказала об этом мужу, – она легким взмахом руки указала на высокого, худого мужчину с довольно выдающимся носом, отчего он напоминал Эмили какую-то хищную птицу. На нем была военная форма. – Бригадир Гибсон-Джонс – слышали? – По-видимому, женщина полагала, что имя его у всех на слуху.

Эмили не помнила никакого бригадира, и с женой его была незнакома, и очень обрадовалась, что та назвала имя. Она уже собиралась сказать что-нибудь приятное и представить Виктора и Тору, но миссис Гибсон-Джонс, как будто внезапно вспомнив, что нарушила формальную вежливость, повернулась к Виктору.

– Вы будете играть для нас? Как это мило. Музыка всегда вносит оживление, не правда ли? – И, не дождавшись ответа, отошла, увидев еще кого-то, с кем надо было переговорить.

Эмили повернулась к Виктору.

– Извините, – сказала она едва слышно.

Юноша улыбнулся. Улыбка его была не просто мила – ослепительна, словно солнечный луч.

– Интересно, что, по ее мнению, я собираюсь играть – джигу?

– А вы можете вообразить ее танцующей джигу? – спросила Эмили.

Улыбка Виктора превратилась в ироническую усмешку. По-видимому, он хоть ненадолго, но забыл о виолончели и царапине.

Эмили извинилась перед обоими и отправилась дальше очаровывать гостей. Она переходила от группы к группе, обмениваясь приветствиями, спрашивала о здоровье, о придворных и общественных делах, одним словом – разговаривала на обычные, принятые в цивилизованном обществе темы. Она видела, что Джек тоже разговаривает с богатыми и знатными персонами, имеющими многообразные связи – и явные, и более потаенные. В какой-то момент Эмили снова удивилась про себя многочисленности членов «Узкого круга». Все они были знакомы и прекрасно знали, кто чувствует за собой вину и испытывает страх, у кого есть некие тайные темные обязательства, кто готов к предательству. А затем выкинула их всех из головы. Какой смысл в том, чтобы обо всем этом думать?

– Нам нужны перемены. – Это сказал худой человек, поправляя очки на носу. – Полиция не справляется со своими обязанностями. Святое небо, когда человек, занимающий такое видное положение, как Оукли Уинтроп, может быть зарублен до смерти в Гайд-парке, значит, нам грозит полнейшая анархия. Абсолютная.

– Этим делом занимается некомпетентный сыщик, – согласился его собеседник, самый толстый из всех присутствующих, продевая большие пальцы в петли жилета, отчего сюртук расстегнулся. – Я поставлю этот вопрос на обсуждение в парламенте. Что-то же должно быть сделано. Получается, что порядочный человек не может прогуляться после наступления темноты. Повсюду шепчутся и ропщут, говорят об анархистах, бомбах, ирландцах, каждый подозревает каждого. Все взбудоражены, общество в тревоге.

– Я лично подозреваю сумасшедших, – запальчиво сказал третий джентльмен. – Но каков же этот сумасшедший, который может совершать подобные злодеяния и оставаться непойманным? Вот что я хотел бы знать. И никто ни черта не предпринимает.

– Но вы слышали, что сказал Эттли по этому поводу? – спросил первый, переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Знаете, он прав.

– Нам нужны некоторые перемены. А насчет лунатика согласиться не могу. Я скорее склонен думать, что это совершенно здоровый и очень злой человек. Запомните мои слова: между жертвами, кто бы что ни говорил, тоже существовали какие-то отношения.

– Неужели, Понсонби? – спросил изумленный толстяк. – А я думал, что второй был музыкант, и довольно хороший… А вы были знакомы с Уинтропом? Он же моряк, а?

– Но престранный тип, – гримасничая, ответил Понсонби. – Хотя из приличной семьи. Отец с ума сходит, бедняга. Очень близко принял к сердцу. И осуждать его за это не приходится.

– А вы с ним знакомы?

– С Мальборо Уинтропом?

– Нет, нет! Вы были знакомы с Оукли, сыном?

– Да, встречался с ним пару раз, не больше. Не очень-то он мне нравился. Довольно самонадеян был, знаете ли.

– Что, по-прежнему корчил из себя моряка и прочее? Все еще считал, что он на капитанском мостике?

Понсонби заколебался.

– Нет, не то. Просто хотел быть всегда в центре внимания, все время болтал, все время высказывался… Но я всего несколько раз его видел. Собственно, знаком-то я с его зятем. По фамилии Митчелл, насколько мне помнится. Интересный субъект. Непонятный. Был до самого недавнего времени в Африке, как я слышал.