Семь ночей в постели повесы - Анна Кэмпбелл

Он без удовольствия бросил взгляд на портик с колоннадой и величественную двойную лестницу.

– Покупка этой усадьбы была ребячеством.

Она не сделала попытки высвободить свою руку из его ладони.

– Ну, не знаю. Это жутко разозлило Уильяма. Я считаю, деньги потрачены не зря.

Черт, он не может позволить ей уйти. Не сейчас.

– Почему бы тебе не остаться на часок? Я покажу тебе дом. Слуги не станут сплетничать. Им слишком хорошо платят, чтобы рисковать своими местами.

Она покачала головой, опустив ее так, что уродливая шляпка закрыла лицо. Когда он станет сжигать эту мерзкую накидку, то швырнет в огонь и это соломенное убожество.

– Джозеф, ты не понимаешь. – Голос ее был еле слышен. До него дошло, что ее хладнокровие целиком напускное. Внешне она была спокойна, но в душе несчастна и не уверена в себе. – Если я не уйду сейчас, то, боюсь, не уйду никогда.

Он схватил ее за руку, словно собирался удержать навсегда.

– Так не уходи!

Она подняла голову – глаза ее были печальными, а лицо бледным.

– Тебе потребовалась всего неделя, чтобы завлечь меня в рай, и я раздумываю над замужеством. Дай и мне неделю решить, менять ли мне свои жизненные убеждения.

Это звучало разумно. Проклятье! Это и было разумно.

– Я останусь в Ферни. Тебе просто надо будет пересечь границу.

Сидони погладила его лицо нежным прикосновением, которое напомнило ему сотни других ее нежных прикосновений. Джозеф подавил в себе порыв удержать ее силой. Она не подчинится. Его женщина сильная и решительная. Ей и надо быть такой, если решится на жизнь с ним.

Она все еще смотрела на него так, словно умрет, если отведет взгляд. Знает ли она, как близок он к тому, чтобы подхватить ее на руки и унести в спальню?

– Спасибо, – мягко проговорила Сидони.

Она коснулась его губ прощальным жестом, и он заметил блеск слез. Плененный ее бездонным взглядом, Джозеф почувствовал, как роковое объяснение задрожало на устах. Он отогнал его прочь, хотя она наверняка знает, что он любит ее. Каждый поступок выдавал его чувства, какими бы рискованными ни были слова.

– Сидони…

– Ох, мой дорогой… – Голос ее дрогнул, и она обессилено обмякла. Его рука обвила ее за талию, даже несмотря на то, что она тут же выпрямилась. – Не делай наше расставание еще труднее.

– По крайней мере, поешь чего-нибудь, прежде чем пойдешь.

Ее улыбка была дрожащей.

– Ты по-прежнему стараешься накормить меня.

– Что-нибудь, чтобы восстановить силы после путешествия. – Гордость его восставала против того, как он молит о еще одной минуте, еще одном часе, но ему было уже все равно.

Она покачала головой.

– Нет, Джозеф.

– «Нет, Джозеф». Ты только и знаешь, что говоришь это, – отозвался он с гневными нотками в голосе. Он понимал, что несправедлив, но был так чертовски несчастен.

Ее улыбка наполнилась теплом, которое успокоило его гнев.

– Не всегда, – возразила Сидони.

Он закрыл глаза, когда воспоминания о бурных ночах нахлынули на него. Боже правый, если так пойдет и дальше, он будет скулить как брошенный щенок.

Она вновь дотронулась до его изуродованной щеки.

– Просто… поцелуй меня на прощание.

Он говорил себе, что через неделю она вернется. Наверняка одумается, посмотрев в лицо одинокой реальности. Наверняка будет скучать по нему так же, как и он будет скучать по ней. Но это не то, что он чувствовал. У него было чувство, будто она покидает его навсегда.

Джозеф затащил ее в тень лестницы, скрывая от всех в доме, и медленно обвил руками, наслаждаясь тем, как идеально сливается она с его телом. Ее ладони скользнули вверх по груди, оставляя огненный след даже сквозь одежду, и сплелись на затылке. Он смотрел на нее не отрываясь, запечатлевая в памяти каждую черточку: большие сияющие глаза, брови вразлет, заостренный решительный подбородок, указывающий на скрывающееся под мягкостью упрямство. А разве он этого не знал? Если бы она не была упрямой, то все еще оставалась бы в его постели. Если бы она не была упрямой, он не любил бы ее так сильно.

Голова его опустилась. Сочные губы Сидони приоткрылись, и страсть вспыхнула, как было всегда, когда они целовались. Кровь вскипела и требовательно застучала в жилах. Он просунул язык ей в рот, заявляя права на то, что она отрицала словами, но подтверждала каждой лаской. Она тихо застонала и ответила на поцелуй с жадностью, словно стремилась поместить целую жизнь в одно объятие.

Но очень скоро поцелуй изменился, его огонь отступал до тех пор, пока не осталась лишь кучка угольев. Осознание, что это прощание, грозило разорвать его щемящее сердце надвое. Она тихонько всхлипнула и медленно, неохотно отстранилась.

Джозеф отпустил ее. А что ему оставалось? Он же обещал ей свободу, если она выйдет за него. Если он принудит ее сейчас, то окажется тем самым тираном, которого она так боится приобрести в муже.

Очень медленно опустила Сидони руки, словно ей было невыносимо трудно отрываться от него. Слезы блестели в темных глазах, но голову она держала высоко, а спину – прямо.

– Отведи меня в Барстоу-холл, Джозеф.

Сидони не нужен был ключ, она могла проскользнуть в Барстоу-холл через кухню. В этот час слуги обычно собирались на чай. К ее удивлению, огромная кухня оказалась пуста. Она приготовила байку о своей поездке в Лондон, но слушать ее было некому. Не понадобились ей и отговорки о том, что один из городских друзей Роберты высадил ее у ворот, спеша по какому-то срочному делу.

Не встретила она никого из слуг и проходя по дому. Тишина была какой-то жутковатой, неестественной. Озноб пробежал по коже. Комнаты были холодными и темными.

– Эй?..

Единственным ответом было эхо от ее голоса. Что, бога ради, произошло в доме в ее отсутствие? Неужели Уильям уволил прислугу? Она знала, что дела у ее зятя плохи, но не предполагала, что настолько.

Она шла к своей комнате по коридору второго этажа, когда услышала глухой стук, донесшийся из классной комнаты наверху. От страха екнуло сердце. Неужели грабитель? Впрочем, брать в доме особо нечего. Уильям продал все ценное. То немногое, что оставалось после того, как отец Джозефа освободил дом незадолго до своей смерти.

Она тихонько поставила на пол саквояж и взяла надбитую глиняную вазу с пристенного столика. Если бы она была целой, Уильям уже давно продал бы ее.

Ступая на цыпочках, Сидони преодолела еще один лестничный пролет, осторожно приоткрыла дверь детской и подняла вазу над головой. Но тут же выронила ее от неожиданности.

– Роберта? – вскрикнула она под грохот разлетевшихся по полу глиняных черепков.