Планета грибов - Елена Чижова

Темное пространство расступилось и рассыпалось искрами. Что-то шевелилось, шипело, ползло над руслом ручья. Новая вспышка полоснула лезвием. Он стоял, вцепившись в сухие перила. Снизу, из-за времянки, ему навстречу, шли темные фигуры, высокие – их головы терялись во мгле. Фигуры надвигались, шевеля еловыми лапами. Искрами, осыпа́вшими пространство, вспыхнуло: «Марлен… Чудо… – мысль изломилась молнией, пронзая темное сознание. – Все-таки… сдвинулся, пошел!..»

Ветки, сухие и жесткие, похрустывали, заполонив собою крыльцо. Кололо лоб и щеки. Ель, рухнувшая на его за́мок, пахла пронзительно. Он отшатнулся, прижимаясь к стене. Чувствуя острый запах – аромат новогоднего праздника. Отводя от глаз колючие лапы, двинулся вниз, ощупью, преодолевая ступень за ступенью. Нога нащупала землю. В темноте вытянул руки. Пальцы ловили пустоту. Стараясь не потерять ориентиров, повернул к времянке, каждым шагом прощупывая почву. Под ногой что-то хрустнуло. Догадался: чашка. Или тарелка.

Колени уперлись в скамейку. Запах праздника стал слабее, но все-таки не исчез – дрожал в груди: «Переспорил, выиграл…» В очередной раз, когда они встретятся, Марлену придется признать его правоту.

С неба уже лилось, охолаживая руки.

Два шага в сторону – пальцы нырнули в мокрую хвою. Готовясь к атаке, солдаты славно поработали топорами – Бирнамский лес, подступивший к самому дому, занял все пространство двора. Когда возможно одно чудо, можно ожидать и другого: рано или поздно сизифов труд завершится. Камень истории, который его друг катит наверх сутки через трое, удержится на гребне горы. Пытаясь преодолеть колкую препону, он поднырнул под ветки, но солдаты героя, не рожденного женщиной, стояли сомкнутым строем.

«Ничего, как-нибудь образуется…» – подаваясь назад, к скамейке, не чувствовал ни холода, ни боли – как зуб, которому дали наркоз.

Холодно, очень холодно». Холод – единственное, в чем она абсолютно уверена. Мало-помалу тьма становится проницаемой. Глаза различают штабеля, укрытые рубероидом. Дальше – темный соседский дом, крыша проросла ветками. Там, где орудует Человек-дерево, может случиться что угодно. «А вдруг?..» – она представляет себе тело, безжизненное, заваленное обрубками деревьев. Щелкает зажигалкой. Едва затеплившись, свечка гаснет, будто ее задули. Она зажигает снова, прикрывает ладонью. Разгораясь, огонек тянется вверх. Проще – напрямик, в зазор между штабелями. Идет – торопливо, насколько позволяет тьма. Надо проверить, убедиться, что с ним все в порядке.

Обогнув угол соседского дома, она движется вдоль стены. Под ногами хрустят ветки. Споткнувшись, взмахивает руками. Не упала, но огарок исчез, выронила. В хвойном месиве рыться бесполезно: во тьме, навалившейся с новой силой, не различить ни земли, ни неба; ни травы, ни деревьев.

Где-то тут должно быть крыльцо. Выставив вперед руки, она делает шаг. Под пальцами – колючая преграда. Жаль, что сдалась на милость тьме: надо было встать на колени, пошарить под ветками. Огарок – не иголка. Ветки тычутся в лицо. «Почему так мокро?» – она ощупывает себя: волосы, лицо, грудь… Пытаясь найти лазейку в еловой изгороди, отступает вправо, но ветки, караулящие подступы к дому, – начеку: их не возьмешь голыми руками.

На мгновение ей становится страшно: что делать, если он не ответит, не выглянет, не откликнется? Тонкие дождевые струйки, проникающие сквозь колючий полог, вьются невидимыми змейками. «Простужусь… – хочется вернуться к себе, сменить одежду, спрятаться в сухую постель. Она оглядывается: такое чувство, будто оно шевелится. Большое и темное, как огромный панцирь. – Камень, это просто камень. Я помню, там была клумба…»

Тень, сидящая на скамейке, поднимает голову. Смотрит, но не видит, будто кто-то навел на него сон.

– Жив? – странный вопрос, если учесть, что тот, к кому она обращается, в двух шагах, можно коснуться. Тень поворачивается медленно, словно прислушиваясь. Это называется: шок, так бывает, когда всё вокруг рушится… —

В непроглядной тьме, залившей землю, он различает силуэт: кто-то вторгся на его территорию, может быть, даже злоумышленник. Во всяком случае, незваный гость – в темноте не разобрать, мужчина или женщина.

Незваный гость спрашивает:

Жив?

Он ошарашен. Злоумышленники так не разговаривают, у них другие голоса: грубые. «Они?» – сколько лет угадывал их присутствие. Еще вчера принял бы за галлюцинацию, но уж если лес сошел с места…

– Жив. А вы?

Более или менее.

Наркоз отошел. Он чувствует боль в спине. Нет, не они. Здесь нет отцовского голоса. Только мать – протянешь руку, коснешься невидимого платья. Но если мать, значит, и отец: в его памяти они всегда вместе.

– Там, у вас… – ему хочется спросить: светло?

Даже в Марленовой комнате стоит печь – источник тепла и света; что уж говорить о пространстве, откуда явились родители, которые возделывали свой райский сад…

Почему она медлит, не торопится с ответом? Но главное, как она пришла? Оттуда один путь – изгнание…

Не знаю. Да. Нет, не так… —

Она рада, что ответила уклончиво, не вдаваясь в подробности. Утром он и сам увидит: по сравнению с тем, что делается на его участке, ее обошло стороной. Одна упавшая береза – не в счет. Она делает шаг назад. Под ногой что-то хрустит.

Осторожно, посуда! Голос звенит испуганно, будто принадлежит не взрослому мужчине, а мальчику, который боится, что ему влетит от родителей.

Она отдергивает ногу: когда-то на этом месте была клумба. Теперь чашки и тарелки – фарфоровые цветы.

Ну вот, ты уже разбила, – мальчик произносит упавшим голосом. Его мать поделилась с ней живыми цветами. Теперь ее черед.

– Прости. Я… У меня много. Я дам…

Он молчит. Если так страдать из-за чашек, что же будет завтра, когда увидит разбитую крышу… Надо как-то подготовить, рассказать, что она видела, когда сидела в машине, поводя светом фар… —

Ему неловко. Во-первых, это – ее посуда. Но главное: она может обидеться, исчезнуть. Он торопится все исправить:

– Ну что ты! Пустяки. Посуда бьется к счастью, – последний довод особенно удачный: так она говорила, когда роняла чашку или тарелку.

Все разрушено.

Он видит руку, точнее, тень руки, которая указывает на лес.

– Нет-нет, – возражает торопливо. – Многое, но не все. Это не катастрофа, мы просто заблудились. Рано или поздно эти книги сгорят…

Какие… книги?..

Он недоумевает: зачем переспрашивать, делать вид, что ей непонятно? Там, откуда она явилась, нет закрытых дверей. Если нельзя проникнуть, можно заглянуть в щелку. Хочет сбить его с толку? Но он-то помнит, что сказал Марлен, может повторить слово в слово: