Междуречье - Гарри Тертлдав

конец осени едва виделся в дымке времени, но он, так и быть, подождет. Зато уж потом, когда она станет его женой…

Эрешгун рассматривал свою чашку с пивом, словно надеялся найти в ней ответы на все вопросы мира. Факел позади него затрещал и полыхнул, заставив Эрешгуна дернуться. Снаружи в темноте стрекотал сверчок. Вдали завыла собака. Других звуков Шарур не слышал. Его мать, сестра и брат отправились спать на крышу. Рабы тоже спали у себя в душных кабинках.

Шарур тоже заглянул в свою чашку с пивом. Никаких ответов он там не увидел. Он выпил. Если выпить достаточно, это тоже своего рода ответ, только не тот, который нужен ему сейчас. Он вздохнул.

Вздохнул и Эрешгун. Мастер-торговец сделал глоток, а затем проговорил задумчиво:

— Сын, скажи, что ты думаешь. Почему Энгибил выбрал именно такой момент, чтобы освободить тебя от клятвы относительно выкупа?

— Разве мы с тобой не решили почти одновременно, почему все случилось именно так?

— У каждого из нас возникли кое-какие мысли, — Эрешгун усмехнулся. — Но я пока не знаю, насколько они схожи.

— Верно, — признал Шарур. — Ладно, я скажу, о чем подумал. — Прежде чем продолжать, он закрыл глаза амулету Энгибила у себя на поясе. Отец сделал то же самое со своим амулетом. Как бы не пошел разговор дальше, ни один из них не хотел делиться своими соображениями с третьим участником — богом города. Но этих мер предосторожности было явно недостаточно, поэтому Шарур осторожно продолжал: — Я думаю, отец, бог решил освободить меня от моей клятвы, чтобы меня обрадовать, чтобы я забыл обо всех остальных своих заботах.

— Пока мы с тобой, как два осла, идем в одной упряжке по одной тропе, — промолвил Эрешгун. — Тогда скажи мне еще кое-что. Значит, ты считаешь, бог хотел, чтобы ты забыл обо всех других заботах, или только о некоторых?

— Отец, в твоих мыслях такой же порядок, как и на твоих табличках, — улыбнулся Шарур. — Так вот, я думаю, Энгибил особенно хотел, чтобы я забыл о некоторых конкретных заботах. Бог не хотел, чтобы я помогал зуабийцу украсть из его храма чашку, ту самую простую чашку с гор Алашкурру.

— Ты воистину мой сын, — кивнул Эрешгун. — Один и тот же канал орошает твои и мои мысли. Я также считаю, что Энгибил именно поэтому и вызвал тебя. Бог не хотел давать шанс Хаббазу. Энгибил не хотел, чтобы мы помогали зуабийцу.

Шарур почесал в затылке.

— Стало быть ты считаешь, что Энгибил уверился в том, что искомая вещь — простая глиняная чашка — именно потому, что вор из Зуаба хочет ее украсть?

— Вот этого я не знаю, — мрачно сказал Эрешгун. — По мне, так бог с самого начала знал, что предметом силы является именно чашка с гор.

Теперь отец прошел в своих рассуждениях дальше сына. Шарур бросился догонять.

— Значит, ты считаешь, бог знал, а нам сказал, что не знает. То есть ты считаешь, что бог солгал?

— Да, — едва слышно ответил Эрешгун. Голос его был мягким, темным и тяжелым, как свинец. — Именно так я и считаю.

Он зажал глаза амулету так сильно, что побелели ногти на пальцах. Взглянув на свои руки, Шарур понял, что и он сделал так же.

— Но почему? — прошептал он. — Зачем богу говорить нам неправду? Что плохого в том, что мы, жители его города, знали бы?

— Понятия не имею, — сказал Эрешгун. — Я думаю об этом с тех пор, как ты вернулся из храма, но пока не нашел удовлетворительного ответа.

Хотя Шарур сидел сейчас с отцом в своем доме, он невольно взглянул в сторону храма. Мысленным взором он видел его так ясно, как если бы все стены между ними рухнули, как если бы на улице стоял яркий полдень, а не черная ночь. Он очень надеялся, что Кимаш именно сейчас нашел, чем отвлечь Энгибила. Осторожно подбирая слова, он сказал:

— Возможно, бог хочет, чтобы перебои в торговле задушили город? Чтобы Гибил обеднел настолько, что позвал бы бога снова править городом?

— Возможно, — сказал Эрешгун. — Я думал примерно так же. Другого объяснения я пока не вижу, хотя думаю, что дело не только в этом.

— А в чем еще? — удивился Шарур.

— Попробую объяснить. Меня действительно беспокоит то, что Гибилу грозит бедность. А что такое бедность? Слабость. Если Гибил ослабеет, как поступят наши враги? Что подумают в Имхурсаге? Что решит Энимхурсаг? Разве бог Имхурсага не поверит, что слабость Гибила результат слабости Энгибила?

— А-а, — сказал Шарур, — вижу, к чему ты клонишь. Да, это вероятно. Имхурсаг переживает из-за поражений, нанесенных Гибилом. Точно переживает. Если Гибил ослабеет, и бог Имхурсага посчитает это следствием слабости Энгибила, они, конечно, нападут.

— Несомненно, — Эрешгун кивнул. — Только это все равно не помогает понять, зачем Энгибил стремится ослабить собственный город, даже если он рассчитывает восстановить свою власть.

— А-а, — закивал Шарур. — Теперь я тебя понимаю. Ради чего бог скорее унизит свой город, чем отдаст свое сокровище?

— Это только половина загадки, и, я думаю, меньшая половина, — сказал Эрешгун. — Что для Энгибила может оказаться таким важным, что он скорее пойдет на унижение, но не отдаст то, что у него есть?

Шарур опустил голову на грудь. Это нужно было представить. Шарур и раньше замечал, что Энгибилу наплевать на благополучие своего города. Бог не мог не задаваться вопросом, стоят ли такие чудеса, как обработка металлов и письменность, которые помогали народу Гибила выбиться в первый ряд, умалению его власти?

Но ведь одной из забот бога было его положение среди собратьев-богов. Если Гибил ослабеет, Имхурсаг захватит его. Если Имхурсаг захватит Гибил, сила Энимхурсага вырастет, а сила Энгибила умалится. Два бога-соседа действительно ненавидели друг друга, словно две семьи, живущие на одной улице, дети которых бросаются друг в друга камнями.

Как и Эрешгун, Шарур задавался вопросом: «Что могло заставить Энгибила сделать шаг назад — может быть, даже несколько шагов — перед Энимхурсагом, с которым он поссорился в незапамятные времена?»

— Что бы это ни было, оно связано с чашкой, в которую великие боги Алашкурру перелили свою силу, — сказал Эрешгун. — В этом можно не сомневаться.