Ученик монстролога. Проклятье вендиго - Рик Янси

— Это он? — спросил Бернс, указывая на меня.

Большой санитар с готовностью закивал.

— Это он. Он был там.

Бернс сказал:

— Вот видишь, Уилл, мы знаем, что доктор оттачивал свою технику…

— Он делал не это! Совсем не это!

Он поднял руку, останавливая меня.

— Тебе надо знать еще одно. Кроме убийства, есть другое преступление. Оно называется соучастие. Это просто забавный способ тебе объяснить, что ты должен говорить с нами, Уилл, если не хочешь просидеть за решеткой до моих лет — а я довольно старый.

Я вжался в стул. Мои мысли отказывались быть достаточно длинными, чтобы сложиться в связную фразу. «Ты ведь знаешь, кто был наверху той навозной кучи, парень?»

— Это была миссис Чанлер, да? — спросил я, когда мой язык сумел выговорить эти слова.

О’Брайен осклабился в мерзкой ухмылке.

— Никакой спешки, О’Брайен, — сказал Бернс, выходя со своим дрожащим свидетелем. — Выбей из него все обычным путем, только не испорти лицо.

«Обычный путь», который был позднее упразднен лишь молодым харизматичным реформатором по имени Теодор Рузвельт, начался со словесных издевательств. Оскорбления, ругань, угрозы. Потом настал черед физических — плевки, тычки, щипки, пощечины, выдирание волос. Типичный подозреваемый обычно ломался где-то посередине процесса. Мало кто дотягивал до третьей и последней стадии, на которой ему могли ломать пальцы и отбивать почки. Ходили слухи, что некоторых допрашиваемых выносили с допроса в мешке для трупов с курьезным объяснением безвременной кончины: «Случился сердечный приступ, и он упал замертво, бедолага!» — и это о бедолаге, чье лицо напоминало отбивную для гамбургера.

О’Брайен следовал приказу. Он не портил мне лицо. Но во всем остальном он применял формулу «пытай и допытывайся», по которой выбивались признания у несговорчивых свидетелей.

Он кричал мне в лицо:

— Твоего драгоценного доктора повесят. Для него все кончено — и для тебя тоже, если ты не будешь говорить!

Он орал:

— Ты думаешь, мы дураки, парень? Ты так думаешь? Ты думаешь, мы не знаем о сержанте из конной полиции и о том канадском французе? Как он убил одного, чтобы скрыть, что убил другого? Ты думаешь, мы тупые, парень? А тот толстый богемец в Бельвю — ты действительно думаешь, девяностофунтовый доходяга украл у него нож и выпотрошил, как свинью? За каких же дураков ты нас держишь? Твой доктор знает, как обращаться с телами, ведь так? Он нарезал достаточно «образцов», да? Умеет отлично резать, как он срезал лицо этого черного дворецкого и подвесил на старуху, да?

Потом он перешел к сильным пощечинам как к своеобразным восклицательным знакам:

— Думаешь, мы не понимаем его игру? (Шлеп!) «О, это не я, это сделало какое-то чудовище!» (Шлеп!) А потом он приставляет нож к своей любовнице, разве нет? Разве нет?

Затем он встал позади меня и откинул мне голову, схватив всей пятерней за волосы и наклонив ко мне разгоряченное, рябое от оспин лицо:

— Хочешь увидеть, как его повесят? А? — Он тянул так сильно, что я слышал, как с треском выдираются корни волос — Начинай колоться, щенок несчастный. Ты был с ним, ты это видел. Говори, что ты это видел. Говори!

Он ударил меня кулаком в солнечное сплетение. Я согнулся на стуле и упал на цементный пол. Он лениво перешагнул через мое скорчившееся тело и один раз стукнул в дверь.

Меня подняли с холодного пола чьи-то сильные руки. Я увидел, что меня обнимает Бернс, сильно прижав к своей груди. Его большие ладони гладили меня и утирали слезы со щек.

— Ну ладно, парень, ладно, — бормотал старший инспектор. — Все скоро кончится.

Я не мог говорить. Я поднес руку ко рту и сосал костяшки пальцев, как плачущая баба.

— Это нечестно, через что этот человек заставил тебя пройти. Меня просто тошнит, когда я думаю, сколько зла он тебе причинил. И не только тебе, Уилл… Надо было тебе показать, что он сделал с этой бедной леди, с этой бедной прекрасной леди, Уилл! Хочешь узнать, что он сделал, Уилл? Хочешь узнать, что сделал твой доктор?

Я яростно затряс головой.

Но он все равно мне сказал.

А потом:

— Все, что от тебя нужно, это сказать, Уилл, — сказал он. — Скажи, что ты это видел. Ты видел, что он это сделал.

— Нет.

— Ты хочешь его увидеть, да? Ты можешь. Только ты должен мне сказать, что ты был с ним и что ты это видел.

— Я… Я был с ним.

— Хороший мальчик.

— Я всегда с ним.

— Вот это парень.

— Я… Я с ним.

— И ты видел…

— И я видел…

Я невольно затрясся в его теплых объятиях. Я видел… Но что я видел? Мертвого мужчину, вытянувшегося к равнодушному небу. Руины божьего храма, насаженные на дерево. Я видел желтый глаз и изумрудный глаз, опустошенность и изобилие… что было даровано и что еще причиталось. Было сердце в ладонях монстролога. Была прекрасная улыбка той, что со мной танцевала, и кривые зубы того, кто перевез меня к золотому свету.

— Что ты видел, Уильям Генри?

Меня забрали в комнату для задержанных — не в камеру, поскольку там не было решеток, но что-то похожее. Там стояли топчан и умывальник, а очень узкое окно с заледеневшим стеклом фильтровало слабый свет осеннего солнца, обращая его в насмешку над светом, в изнуренного родственника света. Я рухнул на топчан и почти сразу же крепко уснул — настолько крепко, что Коннолли пришлось несколько раз сильно меня тряхнуть, чтобы разбудить.

— К тебе посетитель, Уилл.

Должно быть, я непонимающе на него смотрел, потому что он сказал это еще раз, ободряюще улыбаясь и дружески положив руку на мое плечо.

— Руки прочь от него! — услышал я крик знакомого голоса. — Хватит с него вашего гостеприимства, дорогой сэр!

Фон Хельрунг оттолкнул с дороги Коннолли и присел передо мной на корточки. Он обхватил мое лицо пухлыми ладонями и пристально вгляделся мне в глаза.

— Уилл… Уилл, — бормотал, он. — Что эти животные с тобой сделали?

Он с неожиданной силой поднял меня на руки, развернулся, пинком открыл дверь и пошел, а Коннолли в панике трусил за нами, как брошенный щенок.

— Доктор фон Хельрунг, сэр, я думаю, вам не позволено этого делать! — пропыхтел Коннолли.

— А вот мы посмотрим, что мне позволено! — рявкнул через плечо фон Хельрунг.

— Инспектор Бернс отдал строгий приказ…

— Вы можете взять приказ герра инспектора Бернса и засунуть в свою толстую ирландскую задницу!