Юный император - Всеволод Соловьев

— Нет, я не болен, — печально сказал он снова.

— Так что с тобой? Что с тобой?

— Вот я и приеду сказать тебе, что со мною. Теперь разве можно? Смотри, уж следят за нами…

Пированье в шереметевском доме продолжалось. С хор гремела музыка, много роскоши, много блеска разлито было всюду, все имело внешний вид беззаботного веселья. Но над всем этим как будто висела какая-то черная туча. Предчувствие близкого горя, чего-то недоброго носилось над всеми, и никто не мог отогнать от себя неясной, но страшной мысли.

На следующее утро, когда еще никто из Долгоруких не показывался во дворец, император велел заложить сани и поехал к цесаревне Елизавете. Она уже ждала его. Она видела из вчерашнего с ним разговора, из того, как он смотрел на нее, что теперь он непременно приедет. Она встретила его со своей всегдашней ласкающей улыбкой.

— Вот видишь, я здесь с тобою, — грустно сказал он. — Давно собирался, да не дают мне ни минуты отдыха. Одного не оставляют; целый день то то нужно, то другое. Ведь еще когда, никак около месяца, как вернулась ты из своего Покровского, а все же нам с тобою без посторонних поговорить не удавалось. Ну, что ж, Лиза, что ты мне теперь скажешь? Вот я и не пристаю к тебе с моею любовью. Вот я невесту себе нашел, жениться собираюсь! Что ты мне скажешь?

Он с нетерпением и тоскою ждал ее ответа.

Она подняла на него свои ясные глаза.

— Что ж я могу тебе сказать, Петруша? Я уж тебя поздравила.

— Нет, скажи мне, как ты находишь мой выбор?

— И на это опять ничего не могу сказать тебе. Сам выбирал, сам решил дело, и у тебя свой разум.

— Господи! — отчаянно заломил руки император. — И ты тоже, ты то же самое говоришь, что и Андрей Иваныч! От вас двоих только и ждал я путного ответа, и ничего вы сказать мне не хотите! Разве ты ничего не видишь, разве ты не замечаешь, что я самый несчастный теперь человек в мире?!

— Как же могу я что-нибудь видеть? Все время я не была здесь. Ты не видался со мною, ты совсем от меня отвернулся. Я из Покровского не выезжала… ничего я не знаю…

На слова Елизаветы юный император ответил:

— Ах, Лиза! Знаю я, знаю, что ты можешь упрекать меня, знаю, что не прав перед тобою. Прости меня, ради Бога! Видишь ли! Сначала мне было так тяжело, я так любил тебя, Лиза, а ты от меня отворачивалась, ну, и… сердился я на тебя, конечно. И больно, больно мне было видеть тебя: при тебе мне становилось хуже. А потом… потом, Лиза, со всех сторон мне про тебя дурное стали говорить, убеждали…

— И ты поверил? — грустно усмехнулась она.

— Поверил, Лиза! — смущенным тоном тихо ответил Петр.

— Я не сержусь на тебя, — сказала она, положив руки ему на плечи, — Бог с тобою, верь, если хочешь! Сама не знаю, что дурное делаю, у каждого свой взгляд на дурное или хорошее; может, есть где-нибудь и дурное. Знай только одно, голубчик мой Петя, что часто о тебе я плакала, часто мне хотелось видеть тебя, поговорить с тобой, и чего боялась я, то и случилось. Но скажи мне, скажи все, не скрывая, может, теперь на всем свете один только друг у тебя и есть, это я.

Как в прежние далекие дни придвинул император бархатную скамеечку к креслу Елизаветы, опустился на эту скамеечку и положил свою усталую голову на колени красавицы тетушки.

— Страшно мне, Лиза, тяжело мне, не люблю я моей невесты. Никогда никого не любил я, кроме тебя. Помнишь ты княжну Меншикову? Помнишь ты, как смотрел я на нее? Ну вот и теперь то же самое. Точно так же противна мне становится моя невеста…

— Господи! Да зачем же ты сделал ей предложение? Ведь никто же силой не заставил тебя?!

— Не силой, а заставили.

И он подробно рассказал цесаревне все, что с ним было. Он не винил Долгоруких, не винил и княжну. Он до сих пор был уверен, что с их стороны не было ничего заранее подготовленного, никакого умысла. Но не так думала цесаревна. Она ясно поняла в чем дело и не могла удержаться от слез.

— Господи! Еще этого недоставало, — начала она, обнимая Петра. — Голубчик мой, но ведь это дело невозможное! Ты не можешь отдаться им в руки, ты не можешь погубить себя. Ты должен отказаться от невесты.

— Как это можно, Лиза! Теперь это совсем невозможно.

— Да отчего же, отчего же?

И она начала убеждать его.

Он внимательно слушал. Многое ему становилось ясно, чего до сих пор не понимал он. Была минута, когда он решил в себе, что так и поступит, как советует Лиза: сбросит с себя это ненавистное бремя, еще раз покажет, что он свободный человек и император.

В волнении, блестя глазами, поднялся он. Снова вернулась к нему теперь сила: он бодро стоял перед цесаревной. Вот он сжал кулаки и сдвинул свои темные брови.

— Да, ты права! Да, я не могу губить себя, я так или иначе развяжусь с ними.

Но, видно, теперь уж всякое волнение вредно на него действовало; видно, в нем пробудилась не сила, а только последнее подобие силы и энергии, он пошатнулся и помимо своей воли очутился снова на коленях перед Елизаветой.

— Боже мой! Что с тобою?

— Голова кружится, Лиза! Теперь часто кружится. Плохо мне что-то в последнее время…

Она схватила его за руки: руки, как лед, холодные, лицо бледное.

Доброе сердце цесаревны сжалось болью. «Погубили, погубили моего мальчика!» — думала она.

— Знаешь, Лиза, иногда весь день брожу я, как шальной совсем, просто разум у меня мутится, ничего не понимаю, по ночам трясет лихорадка. Потом все пройдет, и несколько дней опять ничего, но теперь… теперь мне все хуже и хуже.

— Так зачем ты не лечишься? Я сейчас поеду к Андрею Ивановичу…

— Ах, оставь, не езди! Что они могут мне сделать?! Ты помнишь, Лиза, как умирала сестрица, она тогда говорила, перед самой своей смертью говорила, что скоро я буду с нею, к ней отправлюсь. Знаешь, я слышал, что у тех, кто умирает, бывает такое просветление, многое они видят и понимают из того, что никому нам неясно. Я еще вчера вот долго об этом думал, всю ночь сегодня тоже продумал, не спалось мне. Я и приехал сказать тебе это, Лиза, что скоро меня не будет…

Она хотела утешить его, но слов не находила. Ей самой теперь казалось, что он непременно умрет скоро. Да и разве можно было вынести то, что он вынес? Еще нужно удивляться, как до сих пор сил хватало. Но нет же, ведь этого нельзя допустить, он так молод, его жизнь еще не началась почти, разве можно ему умирать? Еще есть возможность спасти его, у него такая здоровая природа. Теперь бы ему отдохнуть, поехать в чужие страны, к тем водам целебным, где батюшка лечился. Цесаревна хорошо помнила, как один раз ее великий родитель уехал в Спа совсем больной, совсем измученный, а вернулся сильным и бодрым.

— Ехать тебе полечиться в чужие страны! — громко выразила она императору свою мысль.