Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

животные, просто гиганты, похожие на извивающиеся в воде острова. «Киты» эти точно не были китами, но вот кем были или не были те монстры, никто не знал. Они никогда не подплывали близко к рыбачьим лодкам. И животные из полей и лесов тоже никогда близко к людям не подходили. Нет, они не убегали. Просто держались на расстоянии. Некоторое время они следили за чужаками своими блестящими глазами, а потом просто уходили, не обращая на них внимания.

Только чозанахи и яркокрылые фарфальи соглашались порой приблизиться к человеку. Посаженная в клетку, фарфалья складывала крылышки и вскоре умирала; но, если регулярно выставлять для нее блюдечко с медом, фарфалья могла поселиться у вас на крыше, сделать там маленькое, похожее на чайную чашку гнездышко, где, будучи наполовину водным, а наполовину сухопутным животным, она спала. Чозанахи, очевидно, полагались исключительно на свое замечательное умение каждые несколько минут менять облик. Порою, впрочем, они выказывали явное желание полетать вокруг человека или даже сесть на него. Их способность менять не только цвет, но и форму тела основывалась, вероятно, на обмане зрения, а то и на гипнозе, и Лев часто думал: не потому ли чозанахам так нравятся люди, что на них можно поупражняться в различных трюках? Впрочем, если вы сажали чозанаха в клетку, он мгновенно превращался в бесформенный коричнево-грязный комок и через два-три часа погибал.

Ни одно из существ, населявших планету Виктория, не желало жить с человеком вместе. Они не подходили к людям близко. Они избегали их; всегда старались ускользнуть и скрыться в затянутых серой дымкой дождя, сладко пахнущих лесах, или в морской глубине, или – в смерти. У них не было ничего общего с людьми. Человек был здесь чужаком. Он не принадлежал их миру.

– У меня был кот, – любила рассказывать маленькому Льву бабушка. – Толстый и серый. С мягкой шерсткой, похожей на волокно здешнего древесного шелкопряда. На лапках у него были черные полоски. А глазищи зеленые. Он любил вскочить ко мне на плечо и уткнуться носом за ухо, чтобы я получше его слышала, и мурлыкал без конца… вот так! – И бабушка издавала глубокий мягкий дрожащий звук, который приводил в полный восторг слушавшего ее малыша.

– Бабуля, а что он говорил, когда бывал голоден? – И Лев затаивал дыхание, ожидая.

– Мррмяу! Мррмяу!

Бабушка смеялась, и внук тоже смеялся.

Здесь имелся только один вид иных существ – такие же, как он. Другие голоса, лица, руки, объятия – таких же, как он, людей. Других таких же чужаков в этом мире.

За дверями дома, за небольшими возделанными полями лежали дикие края, бесконечный мир холмов, красной листвы и тумана, где никогда не звучал ничей голос. Заговорить там, вне зависимости от того, что и как ты скажешь, означало объявить: «Я здесь чужой».

– Когда-нибудь, – сказал мальчик, – я зайду далеко и узнаю весь этот мир.

Такая возможность совсем недавно пришла ему в голову, и он был полон мыслями об этом. Он рассказывал, как будет делать карты и все такое, но бабуля не слушала его. И вид у нее был печальный. Он знал, что в таких случаях нужно делать. Нужно тихонечко подобраться и потереться носом у нее за ухом, приговаривая: «Мрр, мрр…»

– Да никак это мой котик Минька? Ну здравствуй, Минька! Ой, это, оказывается, и не Минька! Это, оказывается, Левушка! Вот так так!

Тогда он забирался к ней на колени, и ее большие старые коричневые руки обнимали его. На каждом запястье у нее был красивый браслет из мыльного камня. Ее сын Александр, Саша, отец Льва, вырезал их для нее. «Наручники, – сказал он, когда дарил браслеты ей на день рождения. – Наручники Виктории, мама». И все взрослые тогда смеялись, но у бабушки, хотя и она тоже смеялась, вид был грустный.

– Бабуля, а Минька – это было настоящее имя Миньки?

– Ну конечно, глупый.

– А почему?

– Потому что я его назвала Минькой.

– Но ведь у животных имен нет.

– Нет. Здесь нет.

– А почему?

– Потому что мы их имен не знаем, – ответила бабушка, глядя куда-то за поля.

– Бабуля?

– Что? – Ее голос глухо доносился из мягкой груди, на которой он лежал щекой и ухом.

– А почему ты не привезла Миньку сюда?

– Мы ничего не могли взять с собой на космический корабль. Ничего своего. Там не было места. А Минька все равно уже умер к тому времени, как мы сюда долетели. Я была девочкой, когда он был котенком, и я все еще оставалась девочкой, когда он успел состариться и умереть. Кошки ведь долго не живут, всего несколько лет.

– Но люди-то живут долго.

– О да. Очень долго.

Лев смирно сидел у нее на коленях, воображая себя котом с теплой серой шерсткой, мягкой, как хлопковый пух. «Мрр», – тихонько сказал он, но старая женщина, сидя с ним на порожке, смотрела куда-то поверх его головы – на тот мир, куда была сослана.

И вот сейчас, сидя на широком твердом корне дерева-кольца, на берегу пруда, у Дома Собраний, он думал о бабушке, о том коте, о серебряных водах озера Безмятежного, о горах, окружающих озеро… Ему так хотелось на них взобраться, ему виделось, как, выйдя из-под тумана и дождя, он окажется на ледяной, сверкающей от солнца вершине. Мысли так и роились у него в голове. Он сидел спокойно и неподвижно, он для этого и пришел сюда – чтобы побыть в одиночестве и покое; однако ум его беспокойно метался из прошлого в будущее и снова в прошлое. Лишь на мгновение обрел он душевный покой. Благодаря тем цаплям, которые молча вошли в воду с противоположного берега пруда. Подняв свой узкий длинный клюв, цапля посмотрела на Льва. Он тоже посмотрел на нее и будто утонул в этом круглом прозрачном глазу, таком же бездонном, как безоблачное небо; и само это мгновение тоже показалось ему округлым, прозрачным, исполненным молчания – самое центральное из всех мгновений его жизни, но вечное для этого молчаливого животного.

Цапля отвернулась и наклонила голову, выискивая под водой темное пятно: рыбу.

Лев встал, стараясь двигаться так же бесшумно и ловко, как эта цапля, и вышел за круг деревьев, пройдя между двумя массивными красными стволами, словно в дверь, ведущую в совершенно иной мир. Долина была залита солнечным светом, небо было ветреным и живым; солнце позолотило выкрашенную красным деревянную крышу Дома Собраний, который стоял на южном склоне холма. Там собралось уже довольно много людей, они стояли на ступенях крыльца, на самом крыльце,