Подлодка - Лотар-Гюнтер Буххайм

Спрячь свои деньги,

Ты можешь заплатить потом…

Эта запись — из личной коллекции Старика.

В 19.00 командир объявляет по системе оповещения приказ всплыть. Ухватившись руками за края, в люк влетает шеф, чтобы дать необходимые указания операторам рулей глубины. Вахтенные на мостике влезают в свои резиновые доспехи, выстраиваются под люком боевой рубки и поправляют свои бинокли.

— Шестьдесят метров — пятьдесят метров — лодка быстро поднимается! — докладывает шеф.

Когда стрелка манометра подходит к тридцати, командир приказывает акустику прослушать, что происходит вокруг. Никто не издает ни звука. Я едва осмеливаюсь дышать. Вокруг лодки все спокойно.

Командир взбирается по трапу. По звуку поворотного механизма я понял, что лодка оказалась на перископной глубине, и командир совершает им полный оборот.

Мы напряженно ожидаем: ничего!

— Всплытие!

Сжатый воздух со свистом врывается в емкости погружения. Командир убирает перископ. Спустя некоторое время раздается щелчок, свидетельствующий, что тот вернулся на свое место. И лишь тогда лицо командира отрывается от резинового раструба окуляра.

— Боевая рубка чиста! — рапортует шеф наверх, после чего приказывает. — Выровнять давление!

Первый вахтенный офицер поворачивает маховик люка, и тот отскакивает с хлопком, наподобие того, с которым вылетает пробка из бутылки шампанского. Давление не успели окончательно выровнять. В лодку проникает свежий воздух, холодный и влажный. Я жадно пью его. Это дар — и я в полной мере наслаждаюсь им, наполняя им свои легкие, ощущая его вкус своим языком. Лодка качается и подпрыгивает.

— Приготовиться к продувке цистерн! Приготовиться к вентиляции! Машинному отделению быть готовым к погружению!

Шеф согласно кивает головой. Командир не теряет бдительность, он не хочет рисковать.

В проеме люка виднеется темное небо, на котором разбросаны несколько звездочек — мерцающие крохотные фонарики, качающиеся на ветру.

— Приготовить левый дизель!

— Левый дизель готов!

Лодка дрейфует, покачиваясь. В проеме люка туда — сюда двигаются сверкающие звезды.

— Левый дизель — малый вперед!

По корпусу лодки пробегает дрожь. Дизель запущен.

Командир призывает вахтенных и штурмана на мостик.

— Надо отправить радиограмму! — произносит кто-то.

Штурман уже спускается обратно. Заглянув ему через плечо, я не могу удержаться от усмешки: текст, записанный им, почти полностью совпадает с тем, который я и ожидал увидеть.

Он не понимает, почему я улыбаюсь, и смотрит на меня с недоумением.

— Лаконичный стиль, — поясняю я. Но он, похоже, так и не понял, что я имел ввиду. Он проходит дальше, в направлении радиорубки, и я вижу, как он покачивает головой.

— Разрешите подняться на мостик?

— Jawohl! — и я поднимаюсь наверх.

Занавес облаков разошелся, открыв луну. Море блестит и сверкает там, где ее лучи падают на поверхность воды. Занавес закрывается, и теперь нам продолжают светить лишь несколько разбредшихся по небосклону звезд да сама вода. Пена в кильватере лодки излучает волшебный зеленый фосфоресцирующий свет. Волны перекатываются через нос лодки с шипением воды, вылитой на горячую чугунную плиту. Единственное отличие в том, что это шипение постоянно сопровождается монотонным басовитым гулом. В этом момент набегает большая волна и ударяет в борт лодки, который подобно гонгу издает тяжелый, объемный звук: Бомм — бомм — тшш — йуммм!

Лодка как будто не по воде плывет, а скользит по тонкой пленке, отделяющей глубины от небес — бездна наверху, бездна внизу; и в обеих скрывается несчетное множество темных преданий. Мысли растекаются — путаные, они не в силах сконцентрироваться на одном предмете: Мы спасены. Путники, нашедшие дорогу домой, вернувшиеся с пути, ведущего в Аид. [53]

— Все равно хорошо, что у этого пруда есть глубина! — произносит командир у меня за спиной.

Я сижу за столом. Завтракаем. Из каюты долетают фрагменты разговора. Судя по голосу, это Йоганн. Похоже, он дошел до середины истории:

— …единственное, что там оказалось — это кухонная плита. Боже мой, ну и переполоху было! Ничего нельзя было достать. Даже знаки различия подводника на моем кителе не помогли. Слава богу, хоть с кухонным шкафом не было проблем. Мой шурин служит тюремным надзирателем. Там ему и сделали шкаф… Само собой, детской коляски тоже нет! Я тут же заявил Гертруде: «Неужели ты в наше время не сможешь обойтись без коляски? Негритянки всюду таскают с собой детей, примотав их себе платками!» Нам не хватает торшера, чтобы обставить нашу маленькую гостиную. Но на него и старик может раскошелиться… Гертруда уже раздалась, как дом. Шесть месяцев, как-никак! Хотел бы я знать, сможем ли мы въехать в наш собственный дом, когда настанет время… Нет — никаких ковров — да и кому они нужны? К тому же их можно заполучить только по наследству. Ковры может взять на себя другой мой шурин, он декоратор. Сам он предпочитает называть себя — художник по интерьерам. Как я всегда говорю: «Если только дом еще стоит!» Они делают по восемь налетов в неделю!

— Ладно, еще один поход, а потом — на учебные курсы, — говорит кто-то успокаивающим тоном. Это боцман.

— Мы покрасим стол белой краской и спрячем газометр в аккуратный небольшой ящичек.

— Докеры сделают его тебе. Ты запросто сможешь вынести его. В конце концов, это не самая громоздкая вещь на земле, — это, должно быть, штурман.

— На твоем месте я заставил бы их сделать сразу и детскую коляску — у них есть для этого все необходимое, — подначивает его боцман.

— Спасибо за совет. Я подумаю об этом, если мне потребуется пуленепробиваемая.

Последнее слово осталось все-таки за ним. Но он на этом не успокаивается:

— А еще не знают, куда складировать избыток провизии. Почему бы не раздать всем по паре банок? Думаю, Гертруда нашла бы им лучшее применение.

Следующим утром, около девяти часов, мы натолкнулись на многочисленные остатки кораблекрушения. Одна из наших лодок, очевидно, смогла нанести урон конвою. На волнах, расходящихся в стороны от нашего носа, качаются доски, сплошь покрытые нефтью. Вместе с ними подпрыгивает надувная лодка. В ней сидит человек. Кажется, что он с удобством устроился в кресле-качалке. Его ноги свесились за выпуклый борт, почти касаясь воды. Руки подняты, как будто он читает газету. Странно лишь, что они такие короткие. Когда мы подходим ближе, я вижу, что у него нет обеих рук. Он протягивает нам обугленные культи. Его лицо превратилось в обгоревшую маску с двумя рядами белеющих зубов. На мгновение складывается впечатление, что на его голову натянут черный чулок.

— Мертвый! — замечает штурман. Впрочем, он мог бы и не говорить этого.