Шутовской хоровод - Олдос Хаксли

«Ну, знаете, — скажет она, как только увидит его, — я считала вас цивилизованным человеком. — Мистер Меркаптан намекнул, что Колмэн не подлинно цивилизованный человек; для Рози намека было достаточно. — Но вижу, — скажет она затем, — что я ошиблась. Я не люблю иметь дело с мужланами». Изысканная леди выбирала юного поэта, а не батрака.

Хорошо прорепетировав свою роль, Рози позвонила. И когда дверь открылась, она очутилась лицом к лицу с этим огромным бородатым дикарем, который улыбался, который смотрел на нее блестящими пугающими глазами, который цитировал Евангелие и который истекал кровью, как боров. Кровь была на рубашке, кровь на брюках, кровь на руках, кровавые отпечатки пальцев на лице; даже белокурая каемка его бороды, заметила Рози, была местами запачкана кровью. В первую минуту даже ее аристократическая уравновешенность изменила ей.

Под конец, однако, она последовала за ним через маленькую переднюю в светлую комнату, выбеленную известкой; мебели не было, если не считать стола, нескольких стульев и большого пружинного матраца, стоявшего, как остров, посреди комнаты и служившего в зависимости от обстоятельств кроватью или диваном. Над камином была пришпилена большая фотографическая репродукция этюда Леонардо — «Анатомия любви». Других картин по стенам не было.

— Все приспособления здесь, — сказал Колмэн, указывая на стол. — Корпия, марля, бинты, вата, йод, клеенка. Они у меня всегда заготовлены на случай подобных маленьких несчастий.

— А вы часто ухитряетесь резать себе руки? — спросила Рози. Она сняла перчатки и распаковала новый пакет марли.

— Их режут, — объяснил Колмэн. — Знаете, небольшие расхождения во взглядах. Если твое око соблазняет тебя, вырви его; люби ближнего, как самого себя. Следственно: если око ближнего соблазняет тебя — понимаете? Мы здесь живем согласно христианским принципам.

— Кто такие — «мы»? — спросила Рози, в последний раз прижигая рану йодом и накладывая на нее большой кусок марли.

— Всего-навсего я сам и — как бы это сказать? — моя ассистентка, — ответил Колмэн. — А! Вы делаете это с большим искусством, — продолжал он. — Вы законченный представитель типа больничной сиделки: полный комплект материнских инстинктов. Для сердца, что пылает страстью, ты как пожарная кишка, как мы говаривали в доброе старое время, когда в моде были каламбуры.

Рози засмеялась.

— Не воображайте, пожалуйста, будто я только тем и занимаюсь, что перевязываю раны, — сказала она и на мгновение отвела взгляд от перевязки. После первого момента удивления к ней возвращалось ее обычное холодное самообладание.

— Браво! — воскликнул Колмэн. — Вы, кроме того, наносите их, не так ли? Сначала нанести рану, а потом вылечить ее, по великому древнему методу гомеопатов. Великолепно! Посмотрите-ка, что говорит по этому поводу Леонардо. — Свободной рукой он показал на висевшую над камином фотографию.

Рози, бросившая взгляд на картину при входе в комнату, предпочла не рассматривать ее слишком внимательно во второй раз.

— По-моему, это ужасная гадость, — сказала она и с удвоенным рвением принялась за перевязку.

— Да! Но ведь в этом весь смысл, весь смысл, — сказал Колмэн, и в его светлых голубых глазах заплясали яркие огоньки. — В этом красота подлинной страсти. Она гадка. Почитайте, что говорят о любви отцы церкви. Вот это — знатоки дела! Кажется, Одо из Клюни назвал женщину saccus stercoris, мешок навоза. Si quis enim considerat quae intra nares et quae intra fauces et quae intra ventrem lateant, sordos ubique reperiet. Латынь грохотала, как красноречивый гром, в устах Колмэна. Et si пес extremis digitis flegma vel stercus tangere patimur, quomodo ipsum stercoris saccum amplecti desideramus. — Он причмокнул губами. — Изумительно! — сказал он.

— Я не понимаю по-латыни, — сказала Рози, — к счастью. А ваша перевязка готова. Смотрите.

— Благодарю тебя, пожарная кишка, — и Колмэн подкрепил свою благодарность улыбкой. — Боюсь, впрочем, что епископ Одо не пощадил бы и вас; даже за вашу добродетель. А тем более за вашу наружность, которая только заставила бы его с особой настойчивостью разоблачать скрывающиеся под ней тайны ваших внутренностей.

— Ну, знаете, — возмутилась Рози. Она охотно встала бы и ушла, но голубьте глаза этого дикаря поблескивали с таким странным выражением и он улыбался так загадочно, что она продолжала сидеть на том же месте, слушая с удовольствием, к которому примешивалось отвращение, его болтовню и взрывы искусственного и пугающего смеха.

— Ах! — воскликнул он, вскидывая руки. — Какими сладострастниками были все эти старцы! Какое наслаждение доставляли им грязь, и мрак, и убожество, и скука, и все ужасы греха. Они притворялись, будто пытаются отвлечь людей от порока, перечисляя его ужасы. Но на самом деле они только делали его более соблазнительным, описывая его таким, каков он в действительности. О esca vermium, О massa pulveris![127]тошнотворны объятия! Спрягать совокупительный глагол, педантично, с мешком требухи — можно ли представить себе что-нибудь более восхитительно и пленительно и упоительно гнусное? — И он откинул голову назад и захохотал; окровавленные кончики его белокурой бороды затряслись. Рози смотрела на них, зачарованная отвращением.

— У вас борода вся в крови. — Она почувствовала, что необходимо обратить на это его внимание.

— Ну что ж? Почему бы ей не быть в крови? — спросил Колмэн. Смущенная Рози почувствовала, что краснеет.

— Просто потому, что это дов-вольно неприятно. Не знаю почему. Но это неприятно.

— Какой повод, чтобы немедленно броситься мне в объятия! — сказал Колмэн. — Когда вас целует борода, это уже само по себе плохо. Но когда это окровавленная борода — вы только представьте себе!

Рози всю передернуло.

— В конце концов, — сказал он, — какой интерес, какое удовольствие совершать обычные поступки общепринятым способом? Жизнь аu naturel.[128]— Он покачал головой. — Нам необходимы чеснок и шафран. Вы верите в Бога?

— Н-не очень, — сказала Рози, улыбаясь.

— Жалею вас. Жизнь должна казаться вам невероятно тоскливой. А стоит вам начать верить, как все вырастает в тысячу раз. Фаллические символы вышиной в пятьсот футов. — Он поднял руку. — Ряд оскаленных зубов, вдоль которого можно бежать добрую сотню шагов. — Он осклабился на нее из-за своей бороды. — Раны, такие большие, что целая шестерка цугом может проехать в их гнойные глубины. Каждое самое незначительное действие приобретает извечный смысл. По-настоящему наслаждаться жизнью можно только тогда, когда веришь в Бога, и особенно в ад. Например, если в ответ на настойчивые приставания моей окровавленной бороды вы хотя бы на несколько минут сдадитесь, — насколько больше наслаждения вам это доставит, если при этом вы будете верить, что совершаете грех против Духа Святого, если все это время вы будете спокойно и бесстрастно думать: «Мало того, что это смертный грех, это, сверх того, уродливо, нелепо, это похоже на акт испражнения, на…»